Во мне воскресла злая сила деда,
Когда тянул я пушку из кювета,
И смелость, что жила в душе отца,
Когда я шел, не прячась от свинца.
«За Сталина-а-а!» – кричал, а за него ли
В атаку шел однополчанин мой,
До этого прожив семь лет в неволе,
В далеких лагерях под Колымой?
Что этим криком выразить хотел он,
Штык вскинув на прицеле у врага,
С коровьими глазами, хилотелый,
Из-подо Пскова, родич кулака?
Горевший с детства за крутой работой
В хлеву, в полях, с косою на лугах,
До сизых пятен на спине от пота,
До кровяных мозолей на руках.
За что, и сам не знает, осужденный
Привыкший озираться на конвой,
До срока в дни беды освобожденный,
Когда угроза стала под Москвой.
Когда курсанты шли уже под Крюково,
И Сталин перед картою опять
Вопрос один и тот же задал Жукову:
«Сумеем ли столицу отстоять?»,
Тогда, пополнив маршевую роту,
И лагерник поехал на войну.
И через месяц, подбираясь к дзоту,
Он «кровью искупил свою вину».
И вскоре к нам пришел после поправки,
Сойтись не мог ни с кем из нас никак.
И не просил у повара добавки,
Тот сам ему протягивал черпак.
И все мы стали этого солдата
Оберегать негласно под огнем,
Как будто были в чем-то виноваты
Мы перед ним. Узналось все о нем.
«За Сталина -а-а!» – кричал. А с этим криком
Он видел рощу, лог, сырой от рос,
И куполов шеломы над Великой
Да мать свою, ослепшую от слез…