В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают – и сходят на нет.
Сизой позёмкою занесены
послевоенные долгие сны.
Крест-накрест двери заколочены.
Как дула – скважины замков.
О, эти сумрачные очереди
у продовольственных ларьков!
И мы, стоящие со взрослыми
(поскольку тот же хлеб едим!),
болтаем рыжими авоськами,
скучать без дела не хотим.
И вот на улице заснеженной,
когда уж нам невмоготу,
мы начинаем бабу снежную
лепить отчаянно на льду.
Москва снегами запорошена,
и затемнение снято!
…Заложено-перезаложено
в ломбарде мамино пальто.
А мы ещё на свете не жили,
нам всё на свете нипочём.
А мы – мы лепим бабу снежную
и не горюем ни о чём.
Мы лепим, будто обалделые,
но хитрый есть у нас расчёт:
недаром наша баба белая
в ту бабью очередь встаёт.
Она стоит и улыбается,
и ей неведомо пока,
что на неё – не полагается,
не полагается пайка.