Коптилки многолетний свет.
Мгновенный всплеск салюта.
Нет, солнца чёрного тех лет
Не высветлит минута!
Был сорок третий год. Шло третье лето
Войны, когда в сибирское село
Приехал скульптор и двухтомник Фета
Привёз, не показалось тяжело.
А впрочем, и мужик он был здоровый.
Широкоплечий. Широкобородый
(Большая борода скрывала грудь)
Открытый, как широкая дорога.
Готовый встать и за порог шагнуть.
Шагнул. И навсегда – как в воду канул.
А Фет остался жить в моей судьбе:
Одолженный тем добрым великаном
(Изданье Маркса. СПб)
Недели на две или на четыре,
Вошёл в меня на долгие года
Именно там и именно тогда –
В разгар войны и посреди Сибири.
Казалось, чтó мне птицы и цветы!
Цветок картофеля был в царстве флоры
Желаннейшим, лишь он все наши взоры
Притягивал. Что мне до красоты!
Я жил не Фетом, а насущным хлебом,
Насущным спором о добре и зле.
Но Фет остался. Больше. Стал он Фебом,
Что светит всем живущим на земле.
Он светит – и цветут цветы. И птицы
Поют-свистят... И скульптор-бородач
Смеётся мне, весёлый, светлолицый,
Такой красавец, что не передать!