Бурлит толпою вечевой
Толкучка – рынок вещевой.
А над страной – сирены вой:
Пикирует сорок второй.
Кто знает, что там завтра будет!
Но сутки голода длинны,
И на толкучку сносят люди
Всё, что имели до войны.
Что было радостью без меры,
Что было счастьем без границ,
Сегодня – на крючке безмена*,
В чужих руках… Посторонись!
И отдают, скрывая жалость…
А деньги… деньги – как вода…
Но что-то всё же оставалось,
Что не продастся никогда.
Я помню: женщина стояла,
Дрожала с перстеньком рука.
Его сменять бы – не сменяла
На полбутылки молока.
– Нигде ты больше не получишь, –
Молочник ей своё долбил.
Его дразнил цветастый лучик,
Что, как фонтан, из перстня бил.
Но женщина туда глядела,
Где на скамейке у ворот
Солдат-калека то и дело
Смешил собравшийся народ.
Был инвалид великий мастер
С бечёвкой фокусы крутить,
Гадать желающим «на счастье»
И шутки старые вострить.
Вокруг судили да рядили,
Покачивали головой
И заворо́женно следили
За юркой тонкой бечевой.
– Как, бабка, сына кличут? Павел?
Скручу для Павла два кольца.
В одно из них поставь-ка палец…
Жди, бабка, с фронта письмеца.
А что, малец, выходит ловко?
Гадай без очереди. Ну!
На папку можно без рублёвки…
Прикончит папка твой войну!
А вы, мадам, на что хотите?
Для антиресу? Просто так?
Тогда пятёрочку гоните:
Вам пять карбованцев** – пустяк!
Супруг, наверно, в интендантстве?
Для вас я петельку совью…
Как говорится, айнундцванциг***,
Без антиресу вы, адью!..
Он под фуфайку спрятал плату,
Небрежно смяв рубли в комок…
И женщина пошла к солдату,
Неся в ладони перстенёк.
Лежала на лице усталость.
Седая прядь текла со лба…
И перед нею расступалась,
Стихала шумная толпа.
(Толпа такие знала лица,
Как знала цену всех утрат.
– На что хотишь гадать, сестрица? –
Ещё смеясь, спросил солдат.
Но смех молчанье погасило…
И, перстень протянув, она
Спросила (вся толпа спросила!):
– Когда закончится война?
Солдат сурово брови сдвинул:
– Гадать я не берусь о том,
Но верю: вскорости к Берлину
Мы обязательно придём.
И снова пошутил:
– Ей-богу,
Я до рейхстага доскачу
И за оторванную ногу
Всем гитлерам башки скручу.
А перстенёк твой мне не нужен.
Ещё пропью: душа свербит.
Небось, на свадьбу дарен мужем?
Храни до встречи!
– Муж… убит…
– Тем более храни, а то ведь
И потерять легко…
Пока!
Пойду я костыли готовить –
В Берлин дорожка далека.
…Его я видел в тот же вечер.
Он, отдираясь от земли,
О крепкий столб костыль увечил,
И слёзы пьяные текли.
Он не кричал и не ругался.
Он только пот стирал со лба.
И щепками костыль взрывался
Под серою бронёй столба.
Он затихал, теряя силы…
И долго, жалости полна,
Его прохожая крестила:
– Когда же кончится война?!
* Безме́н – простейшие рычажные весы.
** Карбо́ванец – рубль.
*** «Айн унд цванцих, фир унд зибцих» – повторяющаяся фраза из спектакля Ленинградского театра миниатюр (ныне РГТ «Сатирикон» им. Аркадия Райкина) «Любовь и три апельсина» (1962), например: «Как говорили древние зулусы, айн унд цванцих, фир унд зибцих…» Einundzwanzig, vierundsiebzig (нем.) – двадцать один, семьдесят четыре.