Я уеду, как приехал, –
тихий, строгий, неспокойный.
Мама спросит через месяц:
– Он уехал, твой знакомый?

Девятое августа сорок второго…
Площадь Искусств. Филармонии зал…
Люди города-фронта симфонии строгой
Сердцем слушают звуки, прикрыв глаза.

Вставал на цыпочки рассвет
с улыбкой робкою спросонок,
как не хлебнувший ещё бед
в объятьях матери ребенок.

Ты рядом. Ты близко у кручи нагорной,
И дом твой на площади старой соборной.
Давно ли тут ветры военные дули?
Давно ли тут жалобно прядали пули?

Июнь сорок первого… Мятные травы,
весёлые косы, прокосы, стога!
Цветёт сенокос. И ребячья орава
ушла из улуса в луга.

Спина как серп у бабы Катерины.
Хлебнула бед за век дремучий свой:
Из Курска муж, а сын из-под Берлина
Вернулись похоронками домой.

Смотрел я старый фронтовой журнал
на маленьком экране в нашем клубе.
И вдруг в атаке сам себя узнал.
И онемел, и стиснул зубы.

Погружены
в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.

Фейерверков цвели букеты
В небе мирной голубизны.
В наше детство входило лето,
Исцелённое от войны.

Здесь русская женщина в платьице тонком,
Ей дождик и снег нипочём.
Почти Богородица, но не с ребёнком,
А с поднятым в небо мечом.

Бился я за Россию,
И где холмик дымился,
Где нас пули косили,
Я с Россиею слился.

Гнут и гнетут холодные ветра
Упрямую полярную берёзу.
Окно землянки с самого утра
Дождя косого заливают слёзы.

Остановясь на полуслове,
Встаю, бросаю карандаш.
Горит родное Подмосковье,
Горит от выстрелов блиндаж.

В церквушке старого села
По убиенным
Звонят, звонят колокола
По незабвенным.

Мы сражались у лесных завалов,
Был я ранен, – боль, как нож, остра!
Голову мне нежно бинтовала
Наша медицинская сестра.