Я не нашел, но я найду
Того, кто мне расскажет это…
Лежит отец на невском льду
В белесом сумраке рассвета.

Небо было вроде грязной ваты,
Снег – глубок, дорога – тяжела;
Целый день усталые солдаты
Шли туда, куда она вела.

Забуду ль я когда-нибудь,
Когда пройдет в душе невзгода,
Про свой бредовый, сложный путь,
Какой прошел я за два года?

Коротким было золотое детство.
Не дотянувши даже до усов,
Мы, не согнувшись, приняли наследство
В тот горький день из рук своих отцов.

«Вернулись наши!» – крикнул кто-то,
И все метнулись на перрон,
Где семерых солдат пехоты
Оставил красный эшелон.

В сырой землянке стойкий запах гнили,
Дух нежилой у жизни на краю…
Мы до сих пор не всех похоронили,
Кто пал в бою за Родину свою.

Друг, прости этих строк торопливых тоску:
Я иначе писать не могу.
Это хриплым и трудным дыханьем войны
Были песни мои рождены.

Кричала маневровая «кукушка»,
Гудел вокзал. Скрипели тормоза.
Коней вводили в красные теплушки.
А у коней печальные глаза.

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Опять я иду по фашистскому аду.
Опять на окурок меняю баланду.
Мне больно писать эти горькие строки.
Не раз и не два я откладывал сроки.

Вблизи от взлетной полосы,
На склоне, влажном от росы
И сером от зачахших лилий,
Фашисты яблоню срубили.

У палатки медсанбата
На пологом берегу
Бинт в крови, обрывки ваты
На затоптанном снегу.

У окопа куст малины,
Как домашний наш – точь-в-точь!
Уцелел от взрыва мины,
Что упала в эту ночь.

Слышался треск ручных пулеметов
В тихой спокойной ночной тишине.
В мхах по болотам ко вражеским дотам
Мы, словно змеи, ползли по земле.

Смеется девчонка семнадцати лет.
Смеется в землянке, приникшей к земле.
Видать, ее шуткой какой-то поддели –
Смеется девчонка в потертой шинели.