Взрыв. И наземь. навзничь. Руки врозь. И
Он привстал на колено, губы грызя.
И размазал по лицу не слёзы,
А вытекшие глаза.

Ранен я. И поседела
Голова. И кружит зной.
И березка, как сиделка,
Наклонилась надо мной.

Дав слово не нарушить тишины,
Ползут по льду неслышно пластуны,
Им, как оружье верное, нужна
Дремучая ночная тишина.

Я не берег их в нежной холе
И за стекло не прятал в шкаф.
Я брал их на занятья в поле,
До дыр иные затаскав.

Поседевшие, огрубевшие,
уцелевшие в дни войны,
ничего забыть не сумевшие –
это мы с тобой, это мы.

Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.

Полсотни лет простились у порога,
Но молодость с собой не увели…
Еще вчера меня звала дорога
К делянке, где подснежники цвели.

Две каски ржавые, как дыни,
Прижились возле валуна.
В них, не смолкая и поныне,
Гудит, что колокол, война.

Учительнице в классе отвечая,
Я пальцем вел по карте, отмечая:
Вот Висла, Неман, Одер, вот Дунай…
И было ясно, что земля большая

Сестра милосердия Корнева Катя,
Как просто сказала ты, слезы из глаз:
«Свое отжила я…» …К великой расплате
Слова эти звали, печальные, нас.

Ты себя не терзай и не мучай
В дальнем южном дому тыловом, –
Лучше прежнего, чище и лучше
Мы с тобою еще заживем!

Держась, как за личное счастье,
За каждую пядь земли,
Мы под Москвой встали насмерть,
В грунт промерзлый вросли!

И летели листовки с неба
На пороги обмерзших квартир:
«Будет хлеб! Вы хотите хлеба?
Будет мир! Вам ведь снится мир?»

Когда тебе придется в жизни круто –
Любовь изменит, отойдут друзья
И, кажется, прихлынет та минута,
Перед которой выстоять нельзя, –

Вязнут танки – снова пробка.
Над шоссе – неравный бой:
Легких «чаек» рокот робкий,
«Мессершмитов» властный вой.