Долго девушка глядела –
у танкиста грудь горит.
– За какое ж это дело
награждали? – говорит.

Глухая ночь глядит в окошко,
Вдали орудия гремят…
С дорожной спутницей-гармошкой
Вошел в вагон слепой солдат.

Не павшим был я – без вести пропавшим.
Нас под Мерефой немец прищемил.
В сыром бараке, известью пропахшем,
Арийских вшей три месяца кормил.

В машинном рокоте и гуле,
В Кузбасса селах, городах –
Иркутске, Омске, Барнауле,
На фабриках и на полях

Слепой солдат в шинельной рвани,
Собрав «спасибо» по куску,
Перебирает на баяне
Свою незрячую тоску.

Он по плечо мальчишке-первоклашке,
Его война урезала на треть,
Но он смеётся, в клетчатой рубашке,
И пьёт вино, и начинает петь!

К полосе прифронтовой
Поезд вышел с полустанка.
На вагоне часовой:
Это девушка-мокшанка.

Полсотни лет простились у порога,
Но молодость с собой не увели…
Еще вчера меня звала дорога
К делянке, где подснежники цвели.

Не возвращались птицы этим летом
В блокированный город Ленинград,
Но осенью, как прежде, в сквере этом
Деревья бледным золотом горят.

Ах, мудрости стертые –
С ними легко
Быть ни в чем не повинным!
Нас-то ведь нет

Вроде повезло ей, тетке Даше –
получила сразу два письма.
Радости-то сколько, если даже
и не больно грамотна сама!

Ах, родные мои, как вы жили,
Если три революции были,
Если столько лет с голодовками,
Если столько зим с холодовками!

Цветам нет дела до войны,
У них свои часы и краски…
Из разбомбленной тишины
Я вынес их в железной каске.

Ты подрастешь, но ты запомнишь, дочка,
Как был мороз в тот странный год суров,
Как неба колыхалась оболочка
Вся в голубых пучках прожекторов

Холодный ветер, налетая с гор,
К земле всё ниже прибивает пламя.
И озеро степное Долайнор
Вздымает волны перед нами.