Под музыку оркестра духового
Уснули пацаны на тёплых крышах.
(Она играет в городском саду…)
О! Я об этой музыке наслышан!

Желтеют листья на осине,
Летит ли с вишен белый цвет,
Старушка думает о сыне:
И почему его всё нет?

Мокрый снег белил окопы. Бил в лицо. Глаза слепил.
Сытый лектор в полушубке о грядущем речь вопил.
Он на подвиги и жертвы битый час нас вдохновлял.
По бумажке называя, кто геройство проявлял.

Он идет по крутой тропинке,
Уходящей в лесную тьму.
Каждый кустик, даже былинка
Низко кланяются ему.

Я этого парня запомнил навек –
В выцветшей гимнастёрке,
С суровою складкой набрякших век,
С морщинкой в межбровье горькой.

Нам общее – вершина, ветер, небо
и то, что видел ты ещё как храм,
а я – уже скорей как небыль
иль боль камней от незаживших ран.

Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.

Упал.
Простреленные ноги
солдату больше не служили…
А по израненной дороге

Не будет ничего тошнее,
Живи еще хоть сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.

Ах, родные мои, как вы жили,
Если три революции были,
Если столько лет с голодовками,
Если столько зим с холодовками!

Стало домом её в центре города старое кладбище,
Не нашила обнов, не набегалась вволю в кино.
Как в окопе одном, спят в земле боевые товарищи,
А она – чуть в сторонке от них, под стеной.

Прошедшим фронт, нам день зачтется за год,
В пыли дорог сочтется каждый след,
И корпией* на наши раны лягут
Воспоминанья юношеских лет.

В детстве был учитель у меня,
Знающий, но очень уж суровый.
Недовольством сдвинутые брови
Памятны до нынешнего дня.

Я в детстве был обманут ясным небом…
Не позабуду солнечного дня,
Когда нежданно, с завыванием свирепым,
Оно обрушило фугаски на меня…

Нет, война не забыта –
Вечен памяти груз…
Я – на четверть убитый,
Как любой белорус,