В коридоре больничном кислородный баллон, –
Почему-то снарядом показался мне он.
Может сумерки этому были виной,
Может память, что вдруг овладела душой.

Агония расстрелянного танка…
Вокруг него летит комками грязь,
Смертельное он исполняет танго,
На гусенице собственной вертясь.

Как мало ленинградцев старых,
Их редко встретишь в наши дни.
В каких немыслимых пожарах
Горели заживо они!

Ты прости, дорогая, прошу,
что, умея так нежно любить,
собираюсь так долго прожить,
на немецкие трупы гляжу

Оттого ль, что была война,
По другим ли каким законам
Целовала меня старшина
В полевых медицинских погонах.

В сквозную осеннюю пору,
смущённо улыбку тая,
к ограде приди, за которой
курсантская юность твоя.

Когда прицельный полыхнул фугас,
Казалось, в этом взрывчатом огне
Копился света яростный запас,
Который в жизни причитался мне.

И откуда он взялся, не знаю.
Видел я его в чайной не раз.
Он туда заходил не за чаем,
Заходил в предобеденный час.

Скорей, скорей оттаивайте,
Чернила наши самодельные.
И ничего вы не утаивайте
Про тыловые дни метельные...

О, как плясал он,
конопатый!
Хотите
верьте или нет...

Всё наземь, в снег: и ружья, и знамена.
Лишь только руки – к небу. От земли.
Я видел – за колонною колонна,–
Я видел, как тогда они брели.

Во дворе возле старой котельной –
Два бойца сорок пятой отдельной:
У бойца симпатичного Тони
Лишь по звёздочке есть на погоне...

Не вернутся
Без вести пропавшие,
Не увидят сыновья отцов.
Матери...

Вот она правда – шли мы
От света и от тепла.
Шли мы, огнём косимы,
Туда, где беда была.

Чистота бестелесная, вдовая тишь.
О чём ты, Мария, молчишь, не спишь?
О том ли, что пенсия маловата,
Второе число далеко...