Теперь весь мир пошел враскачку,
Шатаясь, как хмельной…
Сошлись приятели на дачку,
Чтоб выпить по одной.

Я помню, как мама однажды промолвила мне,
Задумчиво, нежно печальными глядя глазами:
– Конец приближается этой проклятой войне,
И будет Надежда, сынок, обязательно с нами…

В небо крыши упираются торчком!
В небе месяц пробирается бочком!
На столбе не зажигают огонька.
Три повешенных скучают паренька.

Деревня – родина в сто домов, в сто дымов,
В пятьдесят бород и седых голов,
В триста косынок и картузов,
В пятьсот пар озорных глаз...

Небо звёздами прошито,
Как наградами мундир.
У разбитого корыта
Дремлет бывший командир.

Хата солдатская вышла
На перепутье дорог,
Кутаясь в серую крышу,
Будто бы в старый платок.

Поет мальчишка песню
В военном городке,
Поет о трех танкистах,
Коньки на ремешке.

Мне в детстве часто не хватало сил.
Сквозь безотцовщину до выпускного класса
Я пробивался, дрался и грубил –
Учитель мне твердил, что жизнь прекрасна.

Умирала бабушка Авдотья,
Подошёл черёд ей умирать.
Но душа, навек прощаясь с плотью,
Долго не хотела отлетать.

Наш просёлок бойцы-пешеходы
Утоптали за горькие годы.
Шли туда, где орудий раскаты,
По нему в сорок первом солдаты.

Куда идём? Болота и болота.
Всё на восток… туда… Россия-мать!
В бою неравном гибнуть неохота,
Но и позорно дальше отступать.

Все почерневшие от дыма,
Над подворотнями видны
Эмблемы Осоавиахима.
Всё это было до войны.

По всем статьям вполне обыкновенный.
Фырчат машины, и грачи галдят.
И с фотографий жёлтых, довоенных
Погибшие не горестно глядят.

Победа – сладка, говорят.
Ты о ней спроси у солдат.
Гулкий пламень, глаза бессонные,
На губах кровяной прокус…

Прости меня, мой детский дом, –
Приют в ту горькую годину…
Я обещал писать потом,
Коль в круговерти лет не сгину.