Вдали саманный* городок,
Песчаный берег, катер,
На колья брошен неводок,
А на лужайке – скатерть.

Всё то, что в нас впиталось с колыбели,
Неужто память выветрит из нас?
Вчера я слышал, ветераны пели:
«Артиллеристы, Сталин дал приказ…»

Весна ручьями полыхает,
Тепла и света – завались!
Опустошённо просыхает
Облезлый сельский обелиск.

Пожухлая крапива у плетней.
Траншеей перерезан палисадник.
А ветер кутает меня плотней
в отцовский довоенный ватник.

Вошел в село, даётся диву
От непривычной тишины;
С любовью смотрит на крапиву,
Как цвет заморской стороны.

Прости меня, мой детский дом, –
Приют в ту горькую годину…
Я обещал писать потом,
Коль в круговерти лет не сгину.

Да будет свет – веселый, яркий –
В наш первый вечер торжества!
Открыла площади и парки
Незатемненная Москва.

Детство, детство!
Музыка и топот.
Эшелоны.
Беженцы.

Гудели стёртые культи,
И от прогона до прогона
У полки жёсткого вагона
На двух протезах сапоги...

Лежал товарищ мой убитый
на мосту перекидном.
Он лежал в неловкой позе
на мосту перекидном

Застилает слеза глаза,
Всё нейтральная полоса,
Толом выжженная дотла,
Перевеянная войной

Как о прошлом помины,
Как беспамятству суд,
Молодые рябины
В старом парке растут.

В день празднества, в час майского дождя,
в миг соловьиных просьб и повелений,
когда давно уж выросло дитя,
рождённое порой послевоенной,

Всё спиртное в рюмки слито,
Всё до капли, как роса,
В той артели инвалидов,
С вывеской «Универсал».

Зачем ты, война, у мальчишек их детство украла –
И синее небо, и запах простого цветка?
Пришли на заводы работать мальчишки Урала,
Подставили ящики, чтобы достать до станка.