Ночь бела, как глаза белофинна,
Нестерпимо бела.
Как серебряный призрак, машина
По дороге плыла.

Я написал свое письмо
Еще весной зеленой
И до сих пор не отдаю
В бригаде почтальону.

Я знал, что ты жива, и потому
Под минами мне падать было легче,
Дышать в сплошном пороховом дыму
Там, где дышать, казалось, больше нечем.

Когда, чеканный шаг равняя,
идут солдаты на парад,
я замираю, вспоминая,
что был на свете мой солдат.

Стремясь быть лучше и честней,
Мы нашу жизнь, как песню, пели.
И над могилами друзей
Который год поют метели.

Скупа Земля на лавры и бессмертье,
Но знаю я, что на века вперед
Она в своей истории отметит
Неповторимый сорок пятый год.

Под Москвою синь и стынь.
Ветер стонет в рощах.
Вьюга белые холсты
В прорубях полощет.

Ах, только беллетристике не верьте –
Всей этой философии двойной.
Когда война, не думают о смерти,
Пока она обходит стороной.

Мы по Ладоге ехали ночь напролёт.
Справа лопался лёд, слева рушился лёд,
Помню вспышку и свист, помню снега ожог,
Чью-то руку и голос: «Не бойся, дружок».

Схоронили мать в рядне без гроба
В сорок третьем каторжном году.
И, стуча зубами от озноба,
Допоздна глядел я в темноту.

Не по заслугам, нет, не по заслугам
Я жив остался. Просто – повезло.
А сколько нас на Волге и за Бугом,
За Вислой и за Одером легло?

Я из тех, кто в детстве жил в присутствии
Смерти, взят войною на прицел.
Потому-то кажется: безумствами
Мировыми век переболел.

К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?

– Из времени из оного,
Из вечности своей,
Арина Родионовна,
Поди ко мне скорей!

Вспомнил я о прикамской раскидистой ели
В белорусской лесной стороне,
И певучие звуки удмуртской свирели –
Чипчиргана – послышались мне.