Я из тех, кто в детстве жил в присутствии
Смерти, взят войною на прицел.
Потому-то кажется: безумствами
Мировыми век переболел.

В отцовских снах тяжёлых
Усиливался бред.
Он близких звал, которых
Давно на свете нет.

Война и тыл не обошла,
И были – как не быть! – потери,
И нету меры, чтоб измерить
Её жестокие дела.

Плющом от света отгорожены,
Стоят дома старинной моды:
Они из карт как будто сложены –
Из красных карт одной колоды.

Наш Ленинград в знамёнах и плакатах,
И музыка плывёт над мостовой.
Дай руку, друг, и в день победной даты
Пойдём бродить по городу с тобой.

Расскажи, поведай, Тускарь,
сколько их легло под Курском?
Сколько там осталось наших,
сколько живших, сколько павших?

Здесь тишину годами берегли.
В маньчжурском городишке Санчагоу.
Днем – патрули. И ночью – патрули.
И тишина. И ничего другого.

Во флигельке, объятом лютой стужей,
В сорок втором, чтобы согреть сестру,
Я бросил в печку сказки братьев Гримм.
Железная печурка загудела.

Когда тебя послали в бой,
«Прощай», – сказал мне, уходя.
Но где б ты ни был, дорогой,
Я буду около тебя.

Тихо плещет море,
в небе синева.
В тишине бульваров
шепчется листва.

Война вовсю гремела за Уралом.
Хоть город наш и был в глухом тылу,
Всегда висел противогаз в углу
И часто днём сирена завывала.

Послушай:
тыл – есть фронт,
кромешный ад.
Врывалась осень на поля сражений.

Ты плыл, среди лунного света мерцая,
И гнался всю ночь за холодной луной.
И прятались звёзды, а мессеров стая
Тебя поджидала за хмарью густой.

Я рождён под созвездием Рака –
«Интернационалом» воспет,
Я рождён под созвездием краха
довоенной надежды на Свет.

Дни наступленья, ночи без тепла,
Просвистанные ветром, ледяные.
И в пригороды, с детства дорогие,
Нас кличет вновь дорожная стрела.