Во славу победного стяга
Он вверх разрядил автомат,
И, сев на ступеньку рейхстага,
Впервые заплакал солдат.

Отсутствие резких событий.
Привычно течёт бытие.
Снег тает. Ползёт с перекрытий.
И – досыта! – хлеб на столе.

По выходным, когда его просили,
Хоть старым был и за день уставал,
Колхозный кучер, Ващенко Василий,
Военные иконы рисовал.

Июль медовый был на склоне
В тумане, на исходе дня,
Паслись невидимые кони,
Далёким боталом звеня.

Как трудно осмыслить такое соседство:
и сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои – бесконечные сроки.

Зенитным скошенный снарядом,
По-лягушачьи, на живот,
На луг с деревней нашей рядом
Упал немецкий самолёт.

Газетчиком дивизионным
Я полземли исколесил.
Шел по дорогам обожженным,
Спал на снегу и грязь месил.

Запомнилась строка
Из тысяч строф,
Из сотен перечитанных сонетов,
О том, что трещины

Лежат в музеях под стеклом
Сегодня письма фронтовые.
Писали их в родимый дом
С войны не мёртвые – живые.

Грозный год предо мной, как виденье, возник –
Это память свои предъявляет права…
Город мой! Ты в те дни не уснул ни на миг,
И от грохота взрывов качалась Нева.

Когда, словно нанятый, хлещет дождь,
Торф разбивая в крошево,
Ты вынешь письмо и опять перечтешь,
И тебя, до костей продрогшего

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Атака, атака – железное слово.
В огне грозовой небосклон.
И снится, и снится всё снова и снова
Ночной изнурительный сон.

Над глухой деревней Одино,
Что припала камушком к Уралу,
Голосила в каждое окно
Рельса, что висела «для пожару».

Как я их всех люблю
(и их всех убьют).
Всех –
командиров рот