Я помню горестную ночь,
Тротила адскую работу,
Вконец измученную роту,
Не властную земле помочь;

Было немало губительных троп,
Были пожары, снаряды и пули…
Где-то остался мой старый окоп –
Рыл я его в сорок первом, в июле.

Солдат из камня посреди села –
С поникшей головой и с автоматом...
В тот день погода хмурая была
И мелкий дождик сёк лицо ребятам.

Плясали бабы в День Победы,
плясали, шаткий пол дробя,
забыв про горести и беды,
забыв на миг самих себя.

Две нательные фуфайки,
На портянки – серой байки,
Чтоб ногам стоять в тепле
На снегу и на земле.

Снова к горлу приставив штык,
Продолжает фашист допрос.
Снова в этот жестокий миг,
Стиснув зубы, молчит матрос!

Не верещит – замёрз сверчок,
До тёплых дней не отзовётся.
Наверно, поломал смычок,
А вот починит – и вернётся?

Если надоест тебе в палате
Спать, читать, валяться на кровати,
Выходи во двор. Ты можешь там
Побродить по травам и цветам.

Конец войне – и горю бы конец!
Грустить и плакать вроде бы негоже.
Вернулся у товарища отец –
Порадуйся с товарищами тоже!

Держась, как за личное счастье,
За каждую пядь земли,
Мы под Москвой встали насмерть,
В грунт промерзлый вросли!

«Командира убило утром
и нелепо, на первый взгляд:
люк открыл на одну минуту –
и шальной подгадал снаряд.

Я в заросший травою окопчик солдата
С косяком журавлей в этот час прилечу.
…Голубой огонек на конце автомата
И толчки по плечу. И толчки по плечу.

На тихую юность, залитую светом,
Спускается сумрак военного дня…
Так группа десанта, сносимая ветром,
Спускается в море чужого огня.

Теперь, когда настала тишина,
Все громче голос совести пытливой.
Над вереском, над лесом, над заливом
Звенит, звенит тончайшая струна.

Бой спадает, и вскипает, и рокочет.
Неотступно смерть над самой головою.
Лес руками переломанными хочет
Небо синее нащупать над собою.