На высоте он с танком был оставлен,Чтоб поддержать атаку. Но огнемЧетыре дня был батальон придавленК земле. И мы не думали о нем.
Читать
Легла на горы мгла глухая.На берег густо тень легла.Как чуткий зверь, из-за ДунаяНа мягких лапах ночь пришла.
Не сны, мои видения ясны.Вот мать моя беретик натянула,Ни разу на окно не оглянулась.Идёт среди беды, среди войны.
«Отец мой, в лихую годину войны,Сражаясь за счастье родимой страны,Ты жизнь за него положил бы в бою?Честь воина ты сохранил бы свою?»
Я сражаюсь теперь вдалиОт родимой моей земли,Где в ущельях горных живётБлагородный, щедрый народ,
…И ты не простишь никому ничего?…Я помню, как в детстве, в сумятице мая,Не зная ни имени, ни своегоРодимого дома, неверно ступая,
Я жизнь свою помню с огня и печали,Со звона декабрьской земли,Когда динамитом кладби́ще взрывали,Чтоб мёртвые в землю легли.
Во встречном бою, в безнадежном боюПолк ночью испил свою чашу до дна.И некому пить… И я нынче не пью.Кому же он спирту привез, старшина?
Не таким уходил я когда-тона войну от родных островов.Только помнится пламя закатаи тяжелые всплески валов.
Гудит земля от тысяч ног,Машины, люди – все в движенье,На перекрестке трех дорогПоймешь, что значит наступленье.
Тут – только рана пулевая,А там – сосчитаны часы.Дымится, скорбно дотлевая,Лесок нейтральной полосы.
В ту, сорок четвёртую, веснуБыло неспокойно в детском доме.Толька Луговой и Витька ДёминПо теплу сбежали на войну.
Берлин наутро не был тихим,Как мир истерзанный хотел.Не верилось, что солнца бликиВ немногих окнах, вдруг – прицел.
Я приемлю это запустенье,Прошлого вдыхая горький чад:В два обхвата стены Маннергейма,Чахлою испятнаны сиренью
В ранний час, когда полны дорогиЧуткой предрассветной тишиной,Образ твой, задумчивый и строгий,Неотступно следует за мной.
Печальный дождь, как жизнь в странеРодимой, где не забáлуешь,Что сумерками утро жалуешьИ бродишь сумраком во мне?
Как будто ожидали чуда –На митинг стар и млад пришёл.И удивлялись сами: людаВ селе – что в городе большом.
…Отступали… было дело…Ели жмых – и ничего…В клубе медью зазвенелоВ честь Победы торжество!
На площади плясали вдовы,Дела закончив второпях.Горели пламенем обновы,Обвиснув на худых телах.
Лепестки дворовых ранетокСотрясал, как салютом, гром,И казался тогда планетойТрёхэтажный бревенчатый дом.
Блестит булыжник лиловатый –Идёт дорога в облака.И водокачка, как граната,Стоит у края городка.
В тот самый длинный день, в день ущемленья ночиУвёртливая тьма готовила реванш.Был верховод её в своих расчётах точен,Он всё предусмотрел, как извести славян.
Гуляет по июню тишина,И хочется в ней тихо раствориться.Спугнуть её боятся даже птицы,Она у сердца самого слышна.
Память стонет от боли,Не позабыв ничего.Блёклое видится полеСтрашного года того.
Не сосчитать тревожных звёзд солдатских,Которые остались от войныНа всех дорогах, на могилах братских,Где спят Отчизны верные сыны.
Доныне в памяти тот год –Военной гари стойкий запах, –Когда в неволю, словно скот,Враги везли детей на запад.
Лицо твоё, вконец усталое...Но слёзы мимо желваковСтруятся, словно воды талыеИз-под осевших вдруг снегов.
Вся в звёздах, словно в хлебных крошкахОт чьих-то сказочных пайков,Стояла ночь на курьих ножках,Мерцавших в окнах огоньков.
С десятком ранних огурцовНас всё ж поймали, огольцов,Те дядечки рукастые:«У-у, жулики несчастные!»
Эти слёзы надо понимать!Я в пивной с названьем «Бабьи слёзы».Тут услышишь про такую мать,Что по коже побегут морозы.
Послевоенные вокзалы!Исчадье нищеты и зла.Всю голытьбу страна свезлаВ их переполненные залы.
Я Звезду Героя не носил,Гимнастёрку в праздники не гладил,Молодой, здоровый, полный сил,Не чеканил шаг я на параде.
Мне шёл восьмой. Не первый городЯ разменял среди зимы.И всюду – холод, всюду – голод,Хоть больше не было войны.
Снова голос Бернеса звучит,Слышу песню знакомую снова.И тревожное сердце стучитС каждым тихо промолвленным словом.
«Что значит "норма хлеба"?» –Перед таким вопросомПоглядывают в небо,Пошмыгивают носом.
Все стихи, Книга 2, 1945
Все стихи, Книга 1, Год не указан
Все стихи, Книга 3, Год не указан