Немецкие изорванные карты
Валяются в разбитых блиндажах.
Фашисты, что в разбойничьем азарте
Пришли сюда, убитые лежат.

Ты прекрасна в избе,
Холодильника белая глыба...
И тебя навсегда
Прописала простая изба.

Когда окончилась война,
Он не вернулся, чтоб увидеть сына…
Остались у мальчишки ордена
Отца, погибшего под городом Берлином…

Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал.
Спущу курок – и пуля в штопор

Как жизнь, старина?
Лучше, чем в окопе!
Из разговора фронтовиков
Седина – как ордена,
Как тот дым Хатыни*…

Не жизнью – патронами дорожа,
Гибли защитники рубежа
От пуль, от осколков мин.
Смолкли винтовки… И наконец

День угасал, неторопливый, серый,
Дорога шла неведомо куда, –
И вдруг, под елкой, столбик из фанеры –
Простая деревянная звезда.

Нет имён у камней придорожных –
Драгоценным они не чета.
Но душа замирает тревожно
Там, где алая кровь пролита.

Мне в это поверить непросто,
Но падали, падали ниц
Отчаянно и краснозвёздно
Ребята у дальних границ.

По глазам хлестнул горячий ветер,
вышиб землю из-под ног удар…
Но не закатилась в сорок третьем
красная отцовская звезда...

Москва, как мать, нас провожала в бой
В день Октября. Не таял снег на лицах.
Нет у Москвы других – и мы собой
Закрыть должны все подступы к столице.

Когда умрёт последний ветеран
большой войны – а это будет скоро, –
какая из освобождённых стран
над ним склонится горестно и скорбно?

Шяуляй! Шяуляй!
Весь в огне
Родимый край…
И среди руин сова

Я слышу это не впервые,
В краю, потоптанном войной,
Привычно молвится: немые, –
И клички нету им иной.

Без остановок эшелоны,
С горчиной хлеб из лебеды.
Разносят скорбно почтальоны
Стон треугольников беды.