Вдовья доля, как ты нелегка!..
Оставались вдовами девчонки.
Не надела чёрного платка
После полученья похоронки.

Приземист и не худо сложен,
Дед крепок был ещё вполне.
Какой же сон присниться должен
Ему, что умер он во сне?

Холодный ветер, налетая с гор,
К земле всё ниже прибивает пламя.
И озеро степное Долайнор
Вздымает волны перед нами.

Был у меня знакомый среди пленных,
Показывавший мне средь тишины
Открытки с видом города на Рейне,
Не знавшего всех ужасов войны.

Усы пригладил. В руки взял костыль.
На площадь вышел, к обелиску прямо.
Вздохнул всей грудью и на миг застыл:
Глядите, мол, на ордена и шрамы.

Минуло тридцать лет, потом и сорок,
А кажется – вчера с войны пришел.
Был этот путь и короток и долог,
и невесом, и всё-таки тяжел.

Когда над полями темнеет
И ночь начинает обход,
Из братской могилы на Шпрее
Безвестный комвзвода встаёт.

В семнадцатый июнь – в моем запеве лета –
С ума сошла жарынь, рехнулась белоночь.
Я плакал, правя меч, кляня удел поэта,
Но небо и земля горели: «Слезы прочь!»

Когда я раненый лежал в пыли,
Страдая от удушливого жара,
Не отличая неба от земли,
Артиллерийских залпов от кошмара,

Волосы как вихри золотые,
Синева весенних теплых глаз.
Где-то в самой глубине России
Аня Камышева родилась.

Лил дождь, и лебеди летели,
чтоб ночь в полёте скоротать.
И в дождь, и в жгучие метели
ему на площади стоять.

Ангелы, придуманные мной,
Снова посетили шар земной,
Сразу сократились расстоянья,
Сразу прекратились расставанья

Улицы берлинские… Серые дома.
Серая, огромная, душная тюрьма.
Коридоры-улицы города-тюрьмы.
Фонари бессильны против серой тьмы…

Если мертвому сразу глаза не закроешь,
То потом уже их не закрыть никогда.
И с глазами открытыми так и зароешь,
В плащ-палатку пробитую труп закатав.

Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве…
Мóря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.