БОМБЁЖКА
До сих пор мне снится та бомбёжка:
вздрогнула и вздыбилась земля,
всё тогда исчезло, даже ложка –
ложка деревянная моя.
Мне стало как-то не с руки
сидеть на печке.
А ну, давайте, рысаки,
рванём уздечки!
А ну, давайте, рысаки!
А ну, давайте,
натянем туже постромки
и рысью – к бате.
Пока ещё живёт, скрипит –
и слава богу, –
и мне с руки, и вам с копыт,
отцу в подмогу.
Мы долетим, домчимся вмиг
туда, где предок.
Он ни себя и ни других
вовек не предал.
Он за себя и за страну,
за всё, что свято,
ходил на грозную войну
простым солдатом.
Был трижды ранен
той войной,
сто раз контужен.
При всём при этом и такой
стране был нужен.
С войны пришёл –
хлеба косил,
по новой сеял.
И батарейки прежних сил,
конечно, сели…
Как дивно степь озарена,
как дом наш светел!..
– Ну как живётся, старина,
на этом свете?
– Да, я – на этом, не на том, –
отец смеётся. –
Пока что жив, а что потом –
уж как придётся…
Не «кучеряво» он живёт,
мой славный предок.
Он по субботам бражку пьёт,
квасок – по средам.
И по привычке по святой,
по нашей, русской,
он всё ещё живёт дугой
Орловско-Курской.
Утешив душу, да и плоть
отменной брагой,
он всё ещё фашистов бьёт
под Златой Прагой.
– Я их не всех ещё, не всех
за хлопцев павших…
И слёзы горькие сквозь смех
из глаз видавших
такие виды, боже мой,
такие страхи…
И что-то ворот стал тугой
моей рубахи…
– Ты чё? В обратный путь? Сиди,
не рушь застолье…
Гляжу, прибавилось седин,
морщин поболе.
А был-то батя, без прикрас,
орёл в полёте,
скакун гарцующий!
Сейчас…
Нет, не поймёте.
Нет, вороные, где уж вам,
когда б вы знали…
А брага, брага – по усам
и – на медали.
Нет, не понять вам, рысаки,
как тут ни силься…
А ну-ка, мигом, в постромки!
Всё, нагостился!..