Обрубка стали: гулкий звон чеканки,
багровый дым
и пыль – не продохнуть;
в литейном жарко...

…Видим – опять надвигается ночь,
и этому не помочь:
ничем нельзя отвратить темноту,
прикрыть небесную высоту…

Когда я принял в грудь удар свинца,
Горячий лоб земля поцеловала.
И в украинце я узнал отца,
Мне украинка раны заживляла.

По земле поземкой жаркий чад.
Стонет небо, стон проходит небом!
Облака, как лебеди, кричат
Над сожженным хлебом.

Хлеба горестные крошки
Вижу я издалека.
Подмороженной картошки
Почерневшие бока.

Солдатское солнце мое –
Коптилка, консервная банка.
Светло и тепло от нее,
И кажется домом землянка.

От бульвара Тверского
до бульвара Цветного
повторяю всё это
снова, снова и снова.

Был дядя Миша. Нет его.
Лишь фото на стене честь честью.
А дом в порядке. Всё на месте,
Как не случилось ничего.

Как трудно берёзам стоять на ветру,
корнями уйти во вчера,
когда проступают сквозь бересту
лагерные номера!

С внуком гуляет задумчивым парком.
Ходит за хлебом и молоком.
Жизнь ощущает – бесценным подарком
И с ощущеньем другим – незнаком.

Она – в нашем доме… По чёрным ступеням
В ладонях несёт она – в липком конверте,
Навстречу ребячьим и старческим теням, –
Расплывчатый почерк безвременной смерти.

Мне ворон черный смерти не пророчил,
Но ночь была, и я упал в бою.
Свинцовых пуль трассирующий росчерк
Окончил биографию мою.

На экране – бушующий вал,
На экране – война. И затих кинозал.
Бьются танки,
И в яростных вспышках огня

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди.

Ботинки выпачканы грязью,
мы шли как будто бы во сне,
как будто всё это в рассказе,
а не в действительной войне.