Хоть дó ста лет на свете доживу я,
Но не забуду этот самый бой…
Мы вышли ночью на передовую,
Чтоб удержать рубеж любой ценой.

Зря ты каркала, ворона:
Враг меня не уронил…
Я последнего патрона
Для себя не хоронил.

Мне двадцать лет. Гремит трехтонка.
Со мною в кузове девчонка.
Вокруг смертельная война.
Навстречу нам грохочут взрывы.

Опять звучит сигнал ночной тревоги.
Орудья бьют, – как видно, до утра.
И за рокадой*, вдоль ничьей дороги,
Пылают, словно свечи, хутора.

Сквозь сотни бед, сквозь все коллизии
До майских вод от первых льдин
Ушла Сибирская дивизия
С Наро-Фоминска на Берлин!

Вонзилось в память, как заноза:
Есть под Москвой одна береза
Необъяснимой красоты,
Глядит на Истру с высоты.

Прожили двадцать лет.
Но за год войны
Мы видели кровь
И видели смерть –

В газетке чахленькой фашистский рифмоплет
Наплел сентиментальное такое…
И сердце снова сутки напролет
Кричит, кричит, и нет ему покоя.

Вдали блестит полоска плеса,
За ней – прибрежный косогор.
Вагон качает, и колеса
Ведут ритмичный перебор.

Она была толста и некрасива.
И дула шнапс не хуже мужиков.
Не хуже мужиков басила
и лаялась – не хуже мужиков.

…Придет пора – про всех и всё расскажут.
Но кто-нибудь останется забыт,
О ком-нибудь и не узнают даже,
В каком бою, когда и где убит.

Идя за дело правое на бой,
Дышу с народом волею одною,
И если жизнь народная – прибой,
Я постараюсь быть его волною.

Граница прострелянных окон,
Багряные дымы волос…
В Берлине под пушечный грохот
Мне видеть ее довелось.

Над лесом взмыла красная ракета,
И дрогнуло седое море мглы.
Приблизили багровый час рассвета
Орудий воронёные стволы.

В бранной жизни твоей, в снах тревожных твоих,
В перерывах между боями
Пусть звучит над тобой олонхо* дивный стих
О боях наших дедов с врагами.