Я жил в года мучений жутких
На пытки отданной земли.
Шли волны войн, а в промежутках
Приготовленья к войнам шли.

Приходит мокрая заря
В клубящемся дыму.
Крадется медленный снаряд
К окопу моему.

Стволы на запад повернувши,
ночную даль чертя огнем,
гремят гвардейские «катюши»
над темным Северным Донцом.

Когда я рассматриваю в музеях
Картины прославленных живописцев,
Мне вспоминается фронт под Москвою
И друг из саперного батальона.

Над Брянщиной закат вибрировал и плавил
Верхушки тополей под розовым крылом.
У бюста своего рыдал Камозин Павел,
Руками сжав виски, как будто там пролом.

Людей, которых нет, ушедшие следы…
До ниточки, до зёрнышка златого
Уйдёт в напев таинственное слово –
Вновь оживут отцветшие сады…

До окопов метров сорок, но занять их нелегко.
И тогда сержант Орджанов поднял красное древко.
Пусть не шелковое знамя, пусть не вышито оно –
Но бушует, словно пламя, над сержантом высоко.

Фотограф немой
Над портретом колдует.
Он ретушь кладёт,
Исправляя лицо...

Он никогда о войне не рассказывал.
Молча стучал деревянной ногой.
Это ему было строго наказано
Совестью, правдой, здоровьем, судьбой.

Мне цыганка старая гадала,
Говорила, вкрадчивая, мне,
Что придется вынести немало
Разных бед-лишений на войне.

Снегири на улице свистят.
Грудки оперённые красны.
В тальниках, как яблоки, блестят
Маленькие вестники весны!

В январе, на рассвете мглистом,
До открытия артогня,
В члены партии коммунисты
Собрались принимать меня.

Из Путивля раным-рано,
С солнечным восходом,
Ковнаковцы-партизаны
Двинулись походом.

Шли в атаку, как приказано, попарно.
Вдруг товарищ мой умерил бег:
Не об этот ли валун, валун коварный,
Он споткнулся и упал на красный снег?

Когда не вернулись солдаты с войны,
охотничьи их собаки ушли из деревни
и скрылись во мраке.
Тоскою глаза их полны
по юным хозяевам, павшим в атаке.