Опять я, гонимый судьбою,
Сижу у чужого огня.
Царапает кошка обои
И робко глядит на меня.

На ладони от глины оттёртая
Девятиграммовая мёртвая
Пуля – давняя, заржавевшая,
Под моим виском просвистевшая…

Если надоест тебе в палате
Спать, читать, валяться на кровати,
Выходи во двор. Ты можешь там
Побродить по травам и цветам.

Пока вечерний свет горит в моей Отчизне
И медленно плывёт багровый небосвод,
Забуду тридцать лет неповторимой жизни
И с тяжестью в душе не посмотрю вперёд.

Нет оправданья злу…
Ветер несёт золу.
Станции нашей нет.
Матери – сорок лет.

Вблизи от взлетной полосы,
На склоне, влажном от росы
И сером от зачахших лилий,
Фашисты яблоню срубили.

Впереди леса еловые,
Темно-синие, лиловые,
Нара-река, Протва-река,
Свинцовые облака.

Забуду ль я когда-нибудь,
Когда пройдет в душе невзгода,
Про свой бредовый, сложный путь,
Какой прошел я за два года?

На фотографии отца
Тех, довоенных лет –
Уже дыхание свинца,
Уже победы свет.

Меня играют на экране,
Вот я ползу, вот я бегу.
А вот уже в атаке ранен
И распластался на снегу.

Каким-то чудом башня уцелела,
Немало испытавшая, она
На сотню лет, казалось, постарела,
И снег лежал на ней, как седина.

Он был в разведке. Сквозь ненастье
Кровил на тропки алый лист…
Вернулся, а на месте части
Уже хозяйничал фашист.

На старые окопы, дзоты, доты,
Оставленные средь полей войной,
Колосья в наступленье, как пехота,
Идут сплошной солдатскою стеной.

Русский солдат и немецкая девушка…
После шести разлучальных декад
Вновь обретённую бабушку дедушка
Нежно целует – и я за них рад…

Кони ржали,
Мычали коровы.
И дрожали
Пожары багровы.