Усы пригладил. В руки взял костыль.
На площадь вышел, к обелиску прямо.
Вздохнул всей грудью и на миг застыл:
Глядите, мол, на ордена и шрамы.

Запекшихся губ не разжать.
Проколотых глаз не открыть.
Ну как тебя на руки взять,
Как ласку тебе подарить…

Подымайся в бой суровый!
Сбросим рабские оковы,
Уничтожим тяжкий гнет!
За оружие, народ!

В очередях накурено. И звук
Беседы долгой без особого сюжета,
За пазуху нырнув, ползёт из-под манжета
И в жестах расправляет кисти исхудалых рук.

Все думали, что с Гитлером война
продолжится не годы, а недели.
И, сев у затемнённого окна,
с надеждой в репродукторы глядели.

Он был вождем. Он был широк.
Умен по-своему и ярок.
России лакомый кусок
Он отдал Киеву. Подарок.

«Ребята, граница!» – ликующий крик –
предельного счастья пронзительный миг…
Мы этой минутой вознаграждены
за три нескончаемых года войны

Ночью ливень захлебнулся
в терриконах.
У проснувшихся бойцов болят глаза.
До сих пор в потёмках заоконных –
глина да разбухшая кирза.

С пулей в сердце я живу на свете.
Мне еще нескоро умереть.
Снег идет.
Светло.

Снова липа
торжественно, чисто
на забытой усадьбе
цветёт, и труба
молодого горниста
в школьном лагере
звонко поёт.

За проволокой Саласпилса
Снег заволакивает ямы,
Полные душ человеческих;
Лайковые перчатки убийц клеймят наши жизни

Сорок первый – наш год призывной.
Небо стыло, и плавился снег.
День и ночь мы дышали войной
И в солдатах остались навек.

Хотя сто раз я видел смерть без грима
И падал сам, войною сбитый с ног,
Победа мне была необходима –
Я без нее на свете жить не мог.

Не все дороги наши – красные,
Не всем, гордясь, спешить по ним.
Кому-то – в жизни судьбы разные –
Дано быть просто запасным...

Малолюдно в нашей лодке:
Сотня вёсел – три гребца…
Не дожили одногодки
До победного конца.