С нервной улыбкой, калечащей рот,
Он по седьмому десятку идёт.
Китель на вырост… об этом молчок.
И в сапоге осипевший сверчок.

То не гром прогремел в вышине,
То не сдвинулись тучи седые,
То Георгий на белом коне
Объезжает пределы России.

Когда изводимся душой
То над печалью небольшой,
То над заботой – легче пуха,
Наш разум и покой смутив...

В последний раз гляжу на Волгу,
На плёсы в тихом камыше…
Воспоминаньем долго-долго
Теперь ей жить в моей душе.

Молчат угрюмые болота,
Храпит усталая братва.
Надвинув шапки, спит пехота,
Упрятав руки в рукава.

Я вошёл в поэзию мальчишкой,
Я мальчишкой буду до конца.
Как Гаврош* в расстрелянном Париже,
Упаду под пересвист скворца.

Поклонимся солдатским матерям, –
Прислушайтесь, как долгими ночами
Они как бы с живыми говорят
С погибшими своими сыновьями.

Пронёсся ураган по крышам ветхим
И задохнулся в душной синеве.
Сорвал в цвету рябиновые ветки,
Тяжёлый град рассыпал по траве.

…повыбиты русские сёла
войною, бесправьем, нуждой.
Давно их сорвало с прикола,
несёт равнодушной водой.

Ах, что за бабушка была
Евгения Васильевна!
Приду из булочной с угла
и сяду обессиленно.

Деревня лет военных,
Хромает мужичок.
Глядит он дерзновенно,
Для баб он нынче – бог.

Мы ушли на заре, словно тени косые,
Под землей наши руки с корнями сплелись.
И не слышим мы – дождь ли идет по России
Или дымом сугробы в полях завились.

Как, память сердца, ты упряма!
И возвращаются бои,
И шепчут исступленно: «Мама…» –
В санбатах сверстники мои.

Окопы заросли бурьяном,
бессмертником и чабрецом…
Но в год, когда ты стал отцом,
они ещё чернели рвано.

Над рекою стояло село.
Все наличники в нём расписные.
Много времени вдаль утекло,
Но я помню картинки простые: