Ноябрь. Шестое. Школьный вечер.
Суровый сорок третий год.
Победа так ещё далече,
Но наши двигались вперёд.

Не шелохнутся ветки,
Смотрят цветы в синеву.
В жёлтом венке из сурепки
Женщина косит траву.

Всю ночь напролет через голову били орудья.
Снаряды, как сверла, винтили разорванный воздух.
Разрывы гремели. На рев откликалось безлюдье
Земли изрешеченной. Меркли далекие звезды.

Отмылись небесные своды
От чёрного смога войны.
Весна сорок пятого года –
Бессмертная память страны.

Мы притащились из разведки,
Свалили в угол «языка»,
Комвзвода, связь ругая крепко,
Кричал: «Варшава! Я – Ока!..»

Сбросив в сенях грязные ботинки,
Не решался посмотреть на мать.
И пальто, что только из починки,
С плеч худых боялся он снимать.

Наш зестафонский поезд ранний
стал у последнего столба, –
и это утро мне судьба
ссудила для воспоминаний.

…Пройдет война, и зарастут воронки
Зеленой идиллической травой,
И защебечет жаворонок звонко
Над полосой, когда-то фронтовой…

Грязь месил, в медсанбате срывал бинты,
Стали руки темней свинца…
Я не знаю, не знаю совсем, кто ты, –
Ни фамилии, ни лица.

Ждем. Не спим. Окопы роем
от реки в пяти шагах.
Тихо-тихо перед боем
на обоих берегах.

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.

Ты себя не терзай и не мучай
В дальнем южном дому тыловом, –
Лучше прежнего, чище и лучше
Мы с тобою еще заживем!

Вы сидите – кители зелёные,
Лица в обрамленьи седины, –
Женщины, боями опалённые,
Досыта хлебнувшие войны.

Кружится тихий снег.
Жарко горит село.
Небо, как в страшном сне,
Пламенем обнесло.

Когда и в жилах стынет кровь,
Я грелся памятью одной.
Твоя незримая любовь
Всегда была со мной.