Сумрачно в Трептов-парке,
Утренняя тишина…
В немецких венках неярких
Русские имена.
Мне исполнилось двадцать семнадцатого января.
Я надвинул ушанку, подбородок потрогал шершавый.
Мы спускались к реке. Догорала за дымом заря.
…Я увидел Варшаву.
Навсегда мне запомнится Вислы белесая студь.
Таял снег на броне, глухо кони обозные ржали.
И по-русски кричали жолнёжи* на понтонном мосту:
«Раз-два, взяли!»
Громоздились руины, дымился костел на углу.
Глухо рвались вокруг запоздалые мины.
По единственной улице, по скрипящему скорбно стеклу
Мы шагали сквозь город на Познань,
на Франкфурт, к Берлину!
Навсегда мне запомнится взорванных стен немота.
Мертвый город, закат, от пожарища ржавый.
…Поезд вынесся разом на гулкие фермы моста –
Я увидел Варшаву.
Города, словно люди, проходят сквозь наши сердца.
Я узнал тебя сразу, склоненную к отмелям Вислы.
Над кварталами новых домов, над летающим шпилем дворца
Облака, распластавшись как птицы, повисли.
Я узнал тебя сразу, хоть видел впервые такой.
Вон мосты, где когда-то была переправа,
Где дымились архивы над самой рекой,
Где гуськом мы взбирались на обрывистый берег, Варшава!
…Мчались годы. Под стук паровозных колес
Пролетал за окошком пролет за пролетом,
Я глядел на Варшаву, и горло сжималось от слез
От волненья, от гордости и еще от чего-то.
Три минуты – и город исчез. И растаял за дымкою день.
Но мне чудилась долго садов золотистая пена.
Мне казалось – я вижу на развалинах гетто сирень,
Голубей на дорожках у памятника Шопену.
* Жолнеж – солдат (польск.).