Гремят над Москвою раскаты орудий,
Всё чаще и чаще победный салют,
И то, что сегодня проделали люди,
Наверное, тысячи лет не сотрут.

На огромной, вздыбленной, кровавой,
на земле, судившей по столам,
белым хлебом звали хлеб неправый…
Правый был с мякиной пополам.

Атакой обрывался марш,
Рытьем окопов.
И был солдатский подвиг наш –
Для всей Европы.

Тихо льется ручей на камни.
Машет, машет твоя рука мне, –
Словно лебедя взлет прощальный.
Ты – как в непогодь день печальный.

До срока постаревшие,
Полпуда соли съевшие,
С заплатами,
С утратами...

А вдруг ты выжил в грохоте войны?
Живешь и вспоминаешь нашу дружбу,
Ах, до чего же были мы юны,
Но при оружии…

Кружилось небо грозовое низко,
И дождь стучался день и ночь подряд
В подножье небольшого обелиска,
Стараясь достучаться до солдат.

О, этот бой с утра! Какой по счету –
Седьмой, двадцатый ли, сороковой?
Огонь настильный* жал к земле пехоту,
И ты дышал горелою травой.

Я помню: с тихою улыбкой
Скрипач, что на войне ослеп,
Водил смычком над тёмной скрипкой,
Как будто резал чёрный хлеб…

Он не давал нам, гад, покою,
Подстерегая каждый шаг,
Кружил, как ястреб, на рекою,
Где мы сидели в камышах.

Порой бывало – люди на войне
И от случайной погибали пули,
Не в схватке, не на танковой броне,
Не в обороне и не в карауле…

Над волжской дедовской сторонкой
Вновь журавлиный тянет клин…
Лист пожелтевший с датой громкой,
И сверху четкое: «Берлин».

Я богат словно Крез, как Рокфеллер,
почти так же богат, как оберкапо, –
у меня есть целая сигарета.
Я могу выйти на черный рынок за блоком,

Тихо. Сумрак все темнее,
Кажется, минута прочь –
И, надвинувшись плотнее,
Нас задушит эта ночь.

Барон фон дер Пшик
Покушать русский шпик
Давно собирался и мечтал.
Любил он очень шик,