Немыслимый грохот. Развалины.
И ярость слепого огня.
Кричали солдаты: «За Сталина!»
Но гибли они за меня.

Тогда еще не было Русской державы,
Дымились леса на заре.
И прежде чем встали московские главы,
Смоленск возвели на Днепре.

Память о войне во мне осталась,
И ничем её не отскрести.
Всё при мне, что в детстве мне досталось
Перевидеть и перенести.

К нам с фронта поступали похоронки –
Не многих это горе обошло.
И женский голос – плачущий и тонкий –
В молчании внимало всё село.

Одетые вполне по-городскому,
Поблескивая стертыми коронками,
Цыганки составляли гороскопы,
Что шли вразрез с любыми похоронками.

В нашем третьем «б» послевоенном,
На «камчатке», у окна во двор,
Возвышались Тимофей с Матвеем –
Локоть к локтю и к вихру вихор.

Бомбовозы ровными рядами
Шли и шли угрюмо на рассвет –
Высь покрылась черными крестами,
Будто это кладбище над нами

О, память! В этом благе и покое
Почаще взбудораживай мне грудь:
Напоминай про горюшко людское,
Про собственное горе не забудь.

Слёз не лей – бесполезные слёзы,
Хоть весна и войне – капут.
В небе ласковом – первые грозы
Громыхают и птицы поют.

Мне бы ясную погодку,
Крупной ряби сарабанду,
Поворотливую лодку,
Расторопную команду.

Едва приехали – и сразу из теплушек.
Какой-то маленький литовский городок.
– А ты чего, браток стоишь, развесив уши?
А ну, давай сюда, делить сухой паёк!

Я хлеб променяла на мыло,
Чтоб выстирать сыну бельё.
Я в чистом его положила,
Серёженьку, счастье мое.

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит свое выраженье.

Снова в путь. По размытым и скользким
маньчжурским дорогам,
Волоча на подошвах по пуду прилипшей земли,
Зашагали солдаты к суровым Хинганским отрогам

Что может быть слов этих проще,
Вздыхал председатель в те дни:
– Не бык ты, Матрёна, не лошадь,
Не очень-то лямку тяни!..