Мирный дворик. Горький запах щепок.
Голуби воркуют без конца.
В ожерелье сереньких прищепок
Женщина спускается с крыльца.

Кружилась в поле злая осень,
Летела поздняя листва…
Их было только двадцать восемь,
Но за спиной у них Москва.

Я иду сосновым бором. Память в прошлое уносит –
Вспоминаю город дальний, дом и улицу мою.
Снег затейливым убором лег на ветви стройных сосен, –
Вот таких же самых сосен, как в моем родном краю.

Мне страшно не помнить, как степи шалели.
Снаряд – и над пашней летели шинели.
В нас пушки прямою наводкою били,
Летели шинели… и мы отступили.

Окна задушены дымом,
Ярость гудит в кирпичах.
Вдоль мостовых нелюдимых
Голые трубы торчат.

Надо мной ангел смерти летал,
Оперением черным блистая.
И свистел раскаленный металл,
Только – мимо, как волк завывая.

Тем, кто смелей и моложе, –
Мной не забытый герой.
Это меня он тревожит –
Свет над Поклонной горой.

Рисует внучка бабушку
В затерянном селе,
Вздыхающую тяжко
Со скорбью на челе.

…повыбиты русские сёла
войною, бесправьем, нуждой.
Давно их сорвало с прикола,
несёт равнодушной водой.

Мы славим тех, кто честно воевал,
Кто говорил негромко и немного,
Кого вела военная дорога,
Где пули убивают наповал;

Вонзилось в память, как заноза:
Есть под Москвой одна береза
Необъяснимой красоты,
Глядит на Истру с высоты.

Еще скребут по сердцу «мессера»,
еще
вот здесь
безумствуют стрелки

Лепестки дворовых ранеток
Сотрясал, как салютом, гром,
И казался тогда планетой
Трёхэтажный бревенчатый дом.

Генеральская зелень елей
И солдатское хаки дубов.
Никаких соловьиных трелей,
Никакой болтовни про любовь.

Только выдержали бы нервы
Эти трудные три часа!..
Мы вступаем в Освенцим-первый.
Двухэтажные корпуса.