Как будто ожидали чуда –
На митинг стар и млад пришёл.
И удивлялись сами: люда
В селе – что в городе большом.

Догорает хутор, что отбили,
Даже сруб колодезный горит.
Воины, чумазые от пыли,
Делят у колодца сухари.

То ли ангел-хранитель устал,
То ли где-то на марше отстал,
Что случается, в общем, нередко,
Но в то утро, не зная о том...

Когда вокруг был сущий ад,
Когда выносливость решала,
В траншею к нам пришел комбат
И приказал: «Назад – ни шагу!»

Мне помнится ясно и чётко:
Моряк воротился. И вот –
Такую лихую чечётку
Отбацывал он у ворот!

Уходит в небо с песней полк
От повара до командира.
Уходит полк, наряжен в шелк,
Покинув зимние квартиры.

Без тебя растёт трава бесстрашно,
Шелестят леса своей листвой.
Знаю, что и ты был здесь обласкан
Этой скромной северной землёй.

Они живут во мне подспудно,
Благословенно, тихо, трудно,
Так реки под землёй текут
К своим морям, сплетаясь в жгут…

В письмах – боль, что обжигает сердце.
Эта боль диктует вновь и вновь
Мне слова: «Любимая, надейся,
Что всесильна на земле любовь!

В атаке недолгой у тихого Дона
Отец мой упал на разбитый лафет.
И стал я на Волге хозяином дома
В свои горевые одиннадцать лет.

Куковала в рощице кукушка,
Серебрились росы на листве.
Поутру забила гулко пушка
Над землянкой нашей в синеве.

Кругом рвались бомбы, и море горело,
и облако дыма, чернее крыла
вороньего, тьмой покрывало всё. Прежде
где теплилась жизнь, там пустыня была…

Над крышей рваной небо хмуро.
И все ж, какой ни есть, приют:
Проемы окон – амбразуры,
И только пули не поют…

Осенний ветер плачет и бормочет,
сырая мгла висит над головой…
С позиций прежних под покровом ночи
отходит тихо полк передовой.

Только лишь солнце зашло –
Сумерки враз наступили
И захлестнули село,
Черной водой затопили.