Помню, муки голода изведав,
Прибегал я к маме:
– Есть хочу!
– Потерпи, сынок, придёт Победа...

Ребята знали перед штурмом:
Атака – это не парад.
Страшней всего: «Ты-трус! Ты – шкурник!»
И выхватит ТТ комбат.

Печь дышала горячо, глубóко,
Хлебный дух всю горницу прогрел...
Каравай-ржанец с подпёклым боком
На столешню чистую осел.

…И покупаться они полетели,
Расхомутаться из тряпок тугих –
В пашню втоптали мазутные тени,
Светят, очистясь от юбок своих.

Пожалуй бы, пора забыть
Ту боль, что сердце истязала,
Забыть, что лучший друг убит,
Забыть, что сверстников не стало.

Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.

Демаркационная линия – там, где Брест и Бельск,
Еще продолжала границей быть мирной.
Разведен на железной дороге рельс.
Но на Брест и Бельск смотрит ствол мортирный.

К полосе прифронтовой
Поезд вышел с полустанка.
На вагоне часовой:
Это девушка-мокшанка.

Обтянутый кожей ослиной,
Фашистский гудел барабан.
– Пройти по Сибири лавиной! –
Приказ был дивизиям дан.

Могила братская. И вечер так свинцов...
Стоит старик, тень приросла к асфальту.
А боль земли прошла через лицо,
Как трещины сквозь плиты Бухенвальда*.

Вкус горелого сахара, сладковато-прогорклого,
Для мальчишек военной поры
новым лакомством ставшего, –
Как пролог той грозы, небывало жестокой и долгой...

Нацисты шли по Киеву парадом…
Мы семь десятилетий без войны.
И прятал ветеран свои награды
Под старый плащ, чтоб были не видны.

Константин Андреевич Сомов,
как пленяют Ваши полотна,
где листва густа, невесома,
и деревья тают во мгле.

К тебе в боях стремился я, открой объятья мне, мой край.
Ты предков колыбель. Их прах покоишь в тишине, мой край.
Поля, тюльпанные сады, – их видел я во сне, мой край.
Прославленные города мне дороги вдвойне, мой край.

Ноябрь. Шестое. Школьный вечер.
Суровый сорок третий год.
Победа так ещё далече,
Но наши двигались вперёд.