В его зрачок, как будто в дом просторный,
Входили сосны, тучи, плес озерный.
Косая тень вороньего крыла
С размаху глаз делила пополам.

Кто знал, что в этот день июньский,
Забыв прощальные слова,
От нас уходит наша юность,
Вручая зрелости права?

Когда потребуется справка,
Я дать её всегда готов:
Был отделенным – Бородавка
И слева по цепи – Петров.

Мне говорят, что я рождён в рубашке,
Мне говорят, что лёгок мой удел…
А я рождён на взрытой бомбой пашне,
И одеялом мне была шинель...

Зима, зима, метелей кутерьма,
Не разойтись вдвоём на узких тропах.
Дома – в боярских шапках терема,
По пояс утонувшие в сугробах.

К нам с фронта поступали похоронки –
Не многих это горе обошло.
И женский голос – плачущий и тонкий –
В молчании внимало всё село.

Стенограмма трибунала,
Лихолетию – предел.
В стенограмме грому мало,
Зато дым глаза проел.

Сколько ждёт нас бед и испытаний...
Не идя на дружественный зов,
Рушит наши памятники Таллин,
Оскверняет прах фронтовиков.

Он падал из дымящегося зноя,
Стремительно теряя высоту:
Он весело охотился за мною,
Из всех стволов дырявя пустоту.

Грузовики, рыча, неслись куда-то,
Валялись трупы беженцев в пыли.
Два пехотинца пленного солдата
С передовых в армейский штаб вели.

Дети вернувшихся с фронта бойцов,
чем-то похожи мы все на отцов…
Чем-то незримым…
и мы, как они...

Здесь, подо Мгой, такие же рассветы.
И если нету шквального огня,
То слышишь соловьиные дуэты
И землянику видишь возле пня,

Вновь команда окопаться,
В этот день уж третий раз.
За лопаты снова, братцы,
А земля как на заказ.

В вагоне электрички ехал
Войны великой ветеран.
А волосы – белее снега,
Белее, чем речной туман.

Бой спадает, и вскипает, и рокочет.
Неотступно смерть над самой головою.
Лес руками переломанными хочет
Небо синее нащупать над собою.