Сидел безногий. Вместо ног – колёса.
Засаленная кепка кверху дном.
Рассеянно сидел и безголосо
Под равнодушно-окаянным днём.

В мои годы отец воевал на войне
и в атаку ходил на горячей броне…
Вот так задорно
я когда-то хотел написать
о войне, об отце…

Там, где хмурые кедры-молчальники
Озаряет закатный пожар,
Колдовал я, бывало, над чайником,
Золотистый готовя нектар.

Проснемся, уснем ли – война, война.
Ночью ли, днем ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

Мы были слишком пацаны,
Чтоб понимать смертей причины.
А погибали от войны
Войну прошедшие мужчины.

Я вас люблю, как любят всё, что мимо
Промчалось, не убив, когда могло.
Я вас люблю и вами я любима
За то, что не убили, а могли...

Малолюдно в нашей лодке:
Сотня вёсел – три гребца…
Не дожили одногодки
До победного конца.

Был отпуск отцовский короток,
И вот он явился домой
В «бэу» от петлиц до обмоток,
Что сделаешь – нестроевой.

В больнице умер инвалид,
и три солдатские медали
за то, что не был он убит,
теперь в ногах его лежали.

Соседка не смотрит кино про войну,
тоскует соседка.
Уходит на кухню, подходит к окну,
где светится ветка.

Мы идём затихшими бульварами
После суматошнейшего дня.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Спрашивает Лена у меня.

Я теперь в любом бою не робок,
Третий год – тяжелые бои.
И со мной всегда идут бок о бок
Верные товарищи мои.

В прифронтовой палатке госпитальной,
Что словно храм, стоящий на крови,
Не жалуют слова: «Исход летальный»,
Но молятся: «Живи, боец, живи».

В центре России оно – в Подмосковье.
Прижалось к горе, как родинка к лицу.
Памятью каждый из нас прикован
К этому маленькому сельцу.

В сквозную осеннюю пору,
смущённо улыбку тая,
к ограде приди, за которой
курсантская юность твоя.