Щеки снег иголками колет.
Как наждак, поземка шуршит.
За станцией в гудящем поле
Ни огня нигде, ни души.

Есть в мире горы, что превыше туч,
Вершин их облака не достигали.
С их высотой сравнится он едва ли –
Курган Мамаев, брат приволжских круч.

Склонилася туча над речкою синей,
Донецкая в небо уперлась дорога.
«Куда поспешаешь, расхристанный сын мой?
Зайди к старику, посидим у порога.

Они обещали когда-то
Прийти непременно домой,
И, верные слову, солдаты
И летом идут, и зимой…

Я помню дом, ободранный, как липка.
Над домом, средь мерцающих миров,
Безумная беззубая улыбка
Луны, ослепшей от прожекторов.

В вагоне электрички ехал
Войны великой ветеран.
А волосы – белее снега,
Белее, чем речной туман.

На войне перед боем
Я слышал не раз:
«Кто останется жить,
Расскажите о нас».

Он написал наугад – просто в Киров.
Верно, не мог, не хотел промолчать.
Траки не тракторов – бешеных «тигров»
Взрыли, ревя, областную печать.

Над маетой пассажиров –
Ненастоящая крыша…
Эвакуация в Киров.
Мама, и Нина, и Миша.

…Глубокий тыл. Сугробы стынут.
Угрюм предрассветный час…
С дежурства улицей пустынной
Иду – ночной редактор ТАСС.

В болоте за Ржевом валяется каска.
Её облепила зелёная ряска,
И свастики крест не видать из-за вмятин,
Пробоин и бурых подтёков и пятен.

Этот день, может статься, будет и солнечным:
Траурная человечья река
Пронесёт по проспектам на спинах беспомощных
Последнего фронтовика.

В потемневшие окна заглядывал вечер,
И тогда, соскочив потихоньку с крыльца,
Я бежала вдоль леса, накинув на плечи
Довоенную старую куртку отца.

Неизящно выстрелить правдой
в спину убегающего лжеца,
опрокинуть стол с яствами
в доме благополучного подлеца?

Старику поговорить охота,
лет ушедших память велика,
только люди заняты работой,
некому послушать старика.