Была моя рубашка в самом деле
Единственной, и мать ее стирала
Так бережно, и влажной надевала –
Мол, ничего, досохнет и на теле.

Был июнь сорок первого года,
Наш район затопило водой,
Но одна не приходит невзгода –
Полыхнуло кровавой войной.

Стою у черных руин Рейхстага,
и ветер уносит горечь и гарь,
и память кровавым полощется стягом
о том, как фашистскую били тварь.

Я в дом вошел. Темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло –
Дом был оставлен, пусто было в нём,
Но всё о тех, кто жил здесь, говорило.

Телом пикировщика пропорот
В синь тугую крашеный восход.
Сыпанул фугасные на город
По-пиратски черный самолет.

Когда не станет в жизни сил
И в мир иной уйду навеки,
Кто больше всех меня любил,
Пускай мои закроет веки.

Увидишь – душа содрогнется:
У перекрестка дорог –
Ромашка, подобие солнца,
Трепещущий чудо-цветок

На божничке, где икона
Встала накосо, врасшат,
Вместе с письмами погоны
С сорок третьего лежат.

С перрона Курского вокзала
Мы уезжали в первый бой.
Смеясь, цыганка приставала:
– А ну, красивенький, постой!

Я не забуду никогда того веселого солдата.
Тогда над ним еще не встал до неба обелиск.
В освобожденном городке солдат звонил из автомата.
Монета падала, звеня. Скрипел, вращаясь, диск.

Жил у нас во дворе паренек –
Невысок и в плечах неширок.
Но толково он делал дела,
И молва о парнишке пошла

…И перед нами рухнул мост.
Остановиться мы не вправе.
И под обстрелом, в полный рост,
Спешим к уплывшей переправе.

Наш зестафонский поезд ранний
стал у последнего столба, –
и это утро мне судьба
ссудила для воспоминаний.

К трёхлетнему, вошла неброско
Мне в жизнь победная весна:
Козою серой с кличкой Розка
Явилась нам во двор она.

Любые боли пересилю,
И встану в строй, и бой приму.
Но тронуть Родину – Россию –
Не дам и пальцем никому.