Под мглой коричневой томясь,
Лежит Европа перед нами:
То вражья свастика впилась
В нее железными когтями.

Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница, –
Мы издали на зиму ту глядим.

В Аллаха верил, почитал пророка,
Старался жить, как поучал Коран,
И соблюдал посты от срока к сроку
Мой дед трудолюбивый Рамазан.

Такой, как все, – в треухе, в полушубке,
Не по годам заросший бородой, –
Шутил солдат. А дым валил из трубки,
И он его отмахивал рукой…

А в нашей школе госпиталь теперь,
И классы стали называть – «палаты»,
Но каждый день мы снова входим в дверь,
Где нас встречают радостно солдаты.

Желтый барак был набит битком,
В нем время ползло, как вошь.
И каждый жаждал начать разговор,
Но близкого как найдешь?

Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?

Так бывает необъяснимо:
Как на выдохе, вдруг замрёшь.
Сколько раз пробегал я мимо
Огородов этих и рощ!

У Черного моря в соленой пыли
Кремнистым крылом над прибоем
Лежат берега легендарной земли,
Где ветры не знают покоя.

Товарищ мой, отец мой молодой!
Мне кажется, в другом каком-то веке
Была машина марки «студебеккер»
И год послевоенный, золотой.

Я б эту жизнь хранил, как пайку хлеба
За пазухой хранят в платочке чистом,
Завязанном так туго, что зубами
Не развязать. Но может ли голодный...

Лицо – почти бескровное.
Рука – в сухом огне.
– «Среди долины ровныя»
Ты спой, сестричка, мне.

Тот, кто ушёл, дождётся того, кто остался,
но тот, кто остался, не дождётся того, кто ушёл…
У Вечного огня – цветы, цветы, цветы!
И люди ждут...

Ах, что за бабушка была
Евгения Васильевна!
Приду из булочной с угла
и сяду обессиленно.

У нас зима. Колючие метели
Нещадно жгут солдатское лицо,
Но я пишу, прикрыв листок шинелью,
Склонясь на пень, вам это письмецо.