Недосеяно, недожато,
Недодумано до конца…
У Петровых нет старшего брата,
Вырос Вовка Ершов без отца.

Ночь накрыла всю землю орлиным крылом,
Отступила она перед Вечным огнем,
У огня тополя часовыми стоят,
В честь тебя он горит, неизвестный солдат.

Баю-баюшки-баю,
Твой отец убит в бою
И не ведает о том,
Как от горя чёрен дом...

Мы шли оврагом тесным и глухим,
Где затхлостью и прелью отдавало.
Враг мог укрыться за кустом любым,
Чтобы на нас обрушиться обвалом.

Оттого ль, что была война,
По другим ли каким законам
Целовала меня старшина
В полевых медицинских погонах.

От старых писем – жёлтая труха,
От экспонатов – трепетно и больно,
Не только мозг, но даже требуха
Чужим житьём пропитаны послойно,
И ночь моя, как памяти экран,
И жар бредовый мне грозит развязкой,
Я рву бинты
присохшие
из ран,
Из штыковых, полученных в гражданской.

Нельзя перед сопками не поклониться
И молча не встать над полярной рекой.
Над Западной Ли́цей, той памятной Ли́цей
Стоит отвоёванный кровью покой.

Над полыньёй ледяной
Инея иглы сверкали.
Послевоенной зимой
Бабы бельё полоскали.

Без дорог и без тропинок,
По увалам напрямик
Шел в родной район Починок
Тощий мученик-старик.

На войне погибают, умирают там редко.
А погибшие вечны в солдатском строю.
В них стреляла война и упрямо, и метко.
И остались они в том, последнем бою.

…А прошёл только год, лишь один.
Только дверь распахнуло бедою –
Смолкло детство за далью глухою.
Вот задену ту ветвь головою,
Что обрушится снегом седин.

О, как тяжел разлуки путь!..
Распахан мир, но не для хлеба:
Снарядами распахан он,
Багровый дым окутал небо.

Женщины и мужчины… Нет, не могу уснуть!
Новая годовщина. Тот же кровавый путь…
Женщины и мужчины… Кто вас? За что? Почему?
Как же так – без причины? Нет, не пойму! Не пойму.

Ещё туман лежит на взгорке
Холодновато и легко.
В эмалированном ведёрке
Несу парное молоко.

Я их нашел в стране чужой,
в дымящихся руинах.
И побледнел. И взял с собой
в Россию из Берлина.