Жгут ботву.
Навозом яблони обкладывают.
Чистят дымоходы.
На небо взглянув,
дожди угадывают.

Принесу, войдя не постучав,
Запах дыма, горький привкус пота.
Скинешь ватник с хрупкого плеча:
Покрасивей быть тебе охота.

Засыпая в землянке сырой
На солдатской шинели прожженной,
Я, как девушкой, брежу тобой,
Мой красавец, мой город зеленый.

На солдатских путях заграничных,
В блиндажах и окопах не раз
Снился мне – неизменно, привычно –
Дедом срубленный, черепичный

У нас зима. Колючие метели
Нещадно жгут солдатское лицо,
Но я пишу, прикрыв листок шинелью,
Склонясь на пень, вам это письмецо.

Когда мы покидали свой любимый край
И молча уходили на восток,
Над тихим Доном,
Под старым кленом

Когда тебе придется в жизни круто –
Любовь изменит, отойдут друзья
И, кажется, прихлынет та минута,
Перед которой выстоять нельзя, –

Живым поверка – слава мертвым,
В строю не стало одного.
Он от меня стоял четвертым,
И я равнялся на него.

О чем глаза твои молчат?
О чем сирены мне кричат?
Дымится дальняя дорога.
Срывает с отчего порога.

Сгустился за окнами сумрак густой,
Январские ночи – глухие-глухие…
Поочерёдно одна у другой
Ночуют Настя и Евдокия.

Он идет по крутой тропинке,
Уходящей в лесную тьму.
Каждый кустик, даже былинка
Низко кланяются ему.

Когда в атаке отгремит «ура»,
В ночи звезда скользнет по небосводу, –
Мне кажется, что ты еще вчера
Смотрела с моста каменного в воду.

Мороз свиреп. В снегах искристых, вязких
берёзы тонут – кроны лишь видны.
От плена снежного мы их по-братски
освободим… И прежде чем по самой первой жахнуть,

Уходили, плакали и пели,
По просёлкам тяжело пыля...
А над нами «мессеры» висели,
А под нами – ходуном земля.

В блокадных днях мы так и не узнали:
Меж юностью и детством где черта?
Нам в сорок третьем выдали медали,
И только в сорок пятом – паспорта.