Вот и мне, отец, тридцать четыре –
Столько лет исполнилось в тот час
И тебе, когда в гремящем мире
Жизнь твоя в бою оборвалась.

Вновь рощи родимого края
Стоят предо мной, как живые, –
Орешника заросль густая,
Осинник, дубы вековые…

Во фляге – лед. Сухой паек.
Винтовка, пять гранат.
И пули к нам наискосок
Со всех сторон летят.

Без вести пропавший,
Занесённый в смерть,
Шёл на голос пашен,
Доедая снедь.

Дожди не редкость в этой местности.
Здесь солнца яркого не жди.
На сотни верст в глухой окрестности
Без передышки льют дожди.

Вновь победная майская поступь
Нашу память тревожит острей.
Ту войну позабыть нам непросто –
Всем, кто был, и кто не был на ней.

Если ночью вышел в час тревоги,
Ты иди и не гляди назад.
Будет ветер звать нас у дороги,
Будет простирать к нам руки сад.

У родника гремят ведром порожним,
Под вечер драят самоваров медь…
А он идёт, до боли осторожно
Прощупывая каждый сантиметр.

…а так как они не пришли
и домом им стала война,
мы всюду огни разожгли,
чтоб высветить их имена,

И не было слова в печальном начале,
В июньскую передрассветную сонь.
И падали бомбы, и люди кричали, –
И не было слова. Был дым и огонь.

Чудо из реальности суровой,
Вымысел, помноженный на грусть…
Юность спросит: «мне вернуться снова?» –
«Невозможно…» – «Хочешь, возвращусь?» –

Была избушка на курьих ножках,
Осталась просто – о двух окошках.
А где же ножки, коль были, где?
Вначале прятались в лебеде.

Ещё мы помним тех ребят-солдат,
Что и махоркой даже не пропахли.
Давно уже со стен они глядят
Глазами пожелтевших фотографий.

Война и тыл не обошла,
И были – как не быть! – потери,
И нету меры, чтоб измерить
Её жестокие дела.

Помнишь те ночи, дождями омытые?
Помнишь бойцов, что стонали в углах?
Лица суровые, пылью покрытые,
С отблеском боя в бессонных глазах.