Я – здоровая, даже живая –
Хлопну створом последних дверей –
И как будто уже забываю
Твой египетский вырез ноздрей.

Философом не был мой юный отец!
Но, с вечною мудростью дружен
И зная, что я человечеству нужен,
Женился на маме мой юный отец.

Поймав тревожный огонек
Во взгляде военкома,
Я поняла, что путь далек,
И попрощалась с домом.

– Стой! – сказал комбат, и упал батальон.
Ночь, как чёрный дым с четырёх сторон.
Тишина! На войне, словно гость, тишина.
А в родимом краю ждёт-пождёт жена

Случилось так, что оказался
Я на ничейной полосе.
Едва ль не рядом разорвался
Снаряд в неубранном овсе.

Рассыплет молнии гроза –
И волны заблестят.
Он столько видел, что глаза
На небо не глядят.

Что меня заставляет обернуться назад? –
Это танки летят! это танки горят!
И как феникс в бою среди сотен врагов
под обстрелом сгорает Серёжа Орлов!

В снегу лежал и плакал как ребенок
Полузамерзший серенький котенок.
Он уцелел единственным из тех,
Кто жил в поселке. Падал крупный снег.

Начало где дороги всей?
И где придёт конец?
…По мукам совести моей
Веди меня, отец!..

Стёршаяся книжка записная
С алфавитом адресных листов.
Вот листаю и почти не знаю:
С кем, как прежде, встретиться готов?

С поля Марсова вдоль Мойки
растеклась голубизна.
Вижу, пленные на стройке
тихо жмурятся: весна.

Какой молитвой, мама, ты сумела
От всех смертей меня отгородить?
Какой такою силой неземною
Мне помогла все муки одолеть?

В газетке чахленькой фашистский рифмоплет
Наплел сентиментальное такое…
И сердце снова сутки напролет
Кричит, кричит, и нет ему покоя.

Запекшихся губ не разжать.
Проколотых глаз не открыть.
Ну как тебя на руки взять,
Как ласку тебе подарить…

Она была толста и некрасива.
И дула шнапс не хуже мужиков.
Не хуже мужиков басила
и лаялась – не хуже мужиков.