Отец в ремнях, большой и смуглый,
домой вернулся из Берлина.
В прищуре глаз играли угли
той, огнедышащей, былины.
Его фуражка с кантом чёрным
и фляжка тяжкая Победы
легли на скатерть облегчённо,
как бы сметая наши беды.
Он улыбался виновато,
мне дал, неловкий от смущенья,
гармошку фотоаппарата –
игрушку чёрного свеченья.
Отец учил: «Смотри и целься!», –
взведя пружину до конца…
А я дышал на линзу Цейса
и видел
в первый раз
отца.