В конторе и тесно, и жарко,
Гудело собранье вокруг.
Разлётные брови цыганки
Меня ошарашили вдруг.

Пути на все четыре стороны, –
Но беженцам путь на восток.
Бомбардировщик вьется вороном,
И бомбы падают у ног…

Мне говорили, что не надо
Таких отчаянных любить.
Что после фронта и отряда
Хорошей девушке не быть.

Разнёсся слух среди ребят,
Что в детский дом пришёл солдат.
А это значит – наконец
Счастливым станет кто-то.

Чайник вскипячённый.
Хлебушка негусто.
Был он очень чёрный.
Был он очень вкусный.

Среди саженцев, а не садом,
Среди грома – не тишины,
Мы идём с тобой Ленинградом,
Но мальчишками: до войны.

Стучит в окно продрогшая синица,
Как будто ставит точки пулемёт…
Отцу опять горящий крейсер снится,
И он хрипит, во сне тельняшку рвёт.

Июль. Четвёртая бомбёжка.
Базар к сиренам не привык.
Смешон, как будто понарошку,
Толпы многоголосый крик.

Не будет, наверное,
Школьных занятий,
Хоть дети явились из снежной дали:
Не взяли ребята
Ни книг,
Ни тетрадей –
С буханкою чёрного хлеба
Пришли.

Москва, как мать, нас провожала в бой
В день Октября. Не таял снег на лицах.
Нет у Москвы других – и мы собой
Закрыть должны все подступы к столице.

Да, я всё чаще с каждым годом
Припоминаю день за днем
Наш путь, что отдан непогодам
И опален шальным огнем.

Чугунным мостом над кипучей рекой
Шагает с вокзала сержант молодой.
Омытые ливнями буйной весны
Иркутские дали чудесно видны.

Но как я забуду то хмурое утро,
То хмурое утро декабрьского дня,
Когда, презирая и смерть, и увечье,
Ты телом своим прикрывала меня.

Над весенним полем молодым –
Переливы птичьих голосов.
Вспыхнувшей зари рассветный дым
Заслонил зелёный дым лесов.

Мой отец погиб на войне.
Ничего не оставил он мне.
Ни погон, ни звёзды, ни ремня,
Даже писем нет у меня.