Я в атаку последнюю шёл,
Но судьба изменила герою...
Плюс к тому – оказался тяжёл
Тот снаряд, что упал под горою.

Оголодала мать…
И я в её утробе…
Кровя её скупы, надежды окромя…
Во скудости своей смешались крови обе
И ткали жизнь мою, неслышимо гремя…

Я к северу привык, к седой волне,
К бродячим льдам, к полярному сиянью,
К огромным звездам в ясной вышине,
К метелей голубому полыханью.

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит свое выраженье.

Когда снаряды небо гнули,
Прижав ко льду, прижав к воде,
Кто знает, сколько утонуло
Солдат, повозок, лошадей…

Я вышел живым из боя,
вернулся на отчий порог,
но не дает мне покоя
на сердце войны ожог.

Продавали выходной –
Чёрный, папин, из бостона.
Поспешили мы домой
С жёлтым горлышком батона.

Солдата обступили дети.
Он хлеб достал из вещмешка.
Запахло хлебом на планете
И сладким дымом табака.

В полях, где заросли давно окопы,
В могилах братских, в прахе пепелищ,
На кладбищах жирующей Европы,
На струпьях русских стареньких кладбищ...

Сад распускается – перед грозой,
дитя рождается – перед войной.
Потом вспоминается: «Боже ты мой,
как было светло перед самой, той…»

Как та приливная волна,
исчезнув, опять прибывает,
вот так же во все времена
зловещее слово «война»...

Никто, никто еще не знал
Цены и сроков той разлуки
И, расставаясь, не рыдал,
Беспомощно ломая руки.

Я хочу, чтобы встретились совесть и память
И была тишина на планете такая,
Чтоб услышали люди, как вечное пламя
Имена безымянных читает, вздыхая.

И капитан воскликнул: «Вот Рейхстаг!»
И я увидел битый камень, щебень,
Куски колонн, проломы в ста местах
И купола раздавленного гребень.

Вдоль домиков белых, красненьких
Ползут пехотинцы: взмолкли!
А генерал Апанасенко
Стоит на бугре с биноклем.