За час до начала Великой войны
Ворваться б туда –
в предвоенные сны –
Внезапным сигналом всеобщей тревоги...

Что было там, под Киевом,
под Киевом,
под Киевом,
в июле сорок первого,
на выжженных полях?

Желтеют листья на осине,
Летит ли с вишен белый цвет,
Старушка думает о сыне:
И почему его всё нет?

Ну как мне внуку объяснить,
Когда он слишком мал,
Зачем ходил я немцев бить
И зренье потерял?

…Весь Ленинград, как на ладони,
С горы Вороньей виден был.
И немец бил с горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.

Белое кошмаром наползает.
Простынь, стены, потолок и дверь…
Это здесь нас по ночам терзает
Фронтовых увечий черный зверь.

Мальчишка мне попался на дороге,
Он шел, смотря из-под опухших век,
Русоголовый, маленький и строгий,
Узнавший горе русский человек.

Там, где хмурые кедры-молчальники
Озаряет закатный пожар,
Колдовал я, бывало, над чайником,
Золотистый готовя нектар.

Я помню, будто было всё вчера:
Далекий фронт и госпиталь походный.
На сломанную веточку похожа,
В палате умирала медсестра.

Не собирал ни марок я, ни бабочек,
А осенью на поле – колоски…
За перегорьем где-то жарко бахает,
И крестятся угрюмо старики.

Сегодня веселье. Станица гуляет.
На улице праздник. Играет оркестр.
Военная музыка к небу взлетает,
Разносятся марши далёко окрест.

Надел шинель, винтовку взял –
Ну чем не воин? Но куда там!
Я стал мечтать, но я не стал,
Не стал тогда еще солдатом.

Я эти песни написал не сразу.
Я с ними по осенней мерзлоте,
С неначатыми, по-пластунски лазал
Сквозь черные поля на животе.

Нужна ли кому-нибудь повесть
О ветром развеянных днях?
Евразии каменный пояс
Со свистом прорезал наш поезд

У нас в Сибири – тыл.
Здесь не бомбят
И не стреляют,
На вырост гипсы заменяют...