Ты тихим сном уснула. Спи, жена.
У синих окон ходит тишина,
В сыром бору, у речки тихоструйной
Звенят ее серебряные струны.

…Меня хотели родины лишить –
Той, ясно обозначенной на карте,
Судьбы, что только начинала жить,
А уж горела в огненном закате.

Дядя-тётя Маруся… Воспоминанье
С этим именем странным приходит ко мне.
Очень ярко и крупно, как на экране,
Снова детство моё в той жестокой войне.

Беспросветно дождь осенний
Моросит и моросит.
Милый друг раскинул руки,
Губы стиснул и молчит.

Опять меня тревожат журавли.
И к непогоде остро ноют раны.
Опять не спится: вижу, как мы шли,
Псковщины полонённой партизаны.

Расскажет Старшинов
Про ад – не зло, не колко,
Хоть столько жёстких лет
Несёт с войны осколки.

Дым ползёт от хвороста сырого,
Виснет на кустах невдалеке.
Бабкина пятнистая корова
Тащит в дождь меня на поводке.

Захолустный сын России,
По-крестьянски тих:
В двадцать – услыхал впервые
Паровозный крик.

На волнах времени плывёт душа –
То в прошлое, то в будущее глянет.
Изрезанный морщинами судьбы,
Подснежными следами испещрённый...

Ночь бела, как глаза белофинна,
Нестерпимо бела.
Как серебряный призрак, машина
По дороге плыла.

На возу холодном –
Старый инвалид,
Станция Болотное –
Переезд закрыт.

Уже чадят и затухают
Руины в липком зное дня,
И лица мёртвых отдыхают
От грома, треска и огня.

На бульваре пыльном в Сталинграде
Девушка-зенитчица лежит.
Перерыв случился в канонаде,
И девчонка сладко-сладко спит.

Всю жизнь гореть и не сгорать,
А смерть придет – не умирать,
В грядущее шагать! –
Так говорил товарищ мой

В тот самый длинный день, в день ущемленья ночи
Увёртливая тьма готовила реванш.
Был верховод её в своих расчётах точен,
Он всё предусмотрел, как извести славян.