В Севастополе немцы.
А в тылу, в лазарете
Бредит моряк:
«Братишки!

Был я запевалой в нашей роте.
И в походе – только отчий край
Я припомню – на высокой ноте
Вдруг звучит команда: «Запевай!..»

Сошлась домов огромных группа
Здесь как на митинге. И вот
Трубою вытянутый рупор
Широко разевает рот.

Я ставил на нейтральной мины,
Фашистов пулями клеймил,
Ел полудохлую конину,
Спал на морозе, вшей кормил.

Руль со звонком,
седло,
колёса,
рама...

Этот колокол –
Обо мне,
Этот вечный огонь –
мой,

Пожухлая крапива у плетней.
Траншеей перерезан палисадник.
А ветер кутает меня плотней
в отцовский довоенный ватник.

Возле Маурасаре в снегах Муракасо,
День за днем, за неделей неделя подряд
Хлещет все веселей, все грозней час от часу
Частый, дробно-прерывистый огненный град.

Да, были, как века, мгновения.
Об этом тяжко вспоминать.
– Хватило б только сил, терпения, –
чуть слышно повторяла мать.

В копровом цехе вечный кавардак,
железо всех времён, мастей, обличий…
То паровоз подкатится сюда
с утробной паровою перекличкой...

Скорей, скорей оттаивайте,
Чернила наши самодельные.
И ничего вы не утаивайте
Про тыловые дни метельные...

Дрожит земля от гула канонады,
Гремит под Брянском русское «ура!».
Идут вперед герои Сталинграда,
Идут освободители Орла.

Гулко падали листья в ночь,
Звонко сыпались в август звезды.
Нам никто не может помочь:
День и ночь фронт уходит прочь…

Он лежал, зажимая раны,
Собирая остаток сил.
Танк со свастикой шел упрямо,
По окопам из пушки бил.

Длинными солдатскими ремнями
Пролегла на запад колея.
Воином предстала перед нами
Родина любимая моя.