Вы с нами, сестры нежные, так долго
Делили бремя тяжкое войны!
Глаза у вас от дыма почернели
И кровью рукава обагрены.

Ну что ты помнишь: был – под стол пешком.
Ну что ты мог – ребёнок из детсада?
Ответь, мальчишка с голубым лицом,
Что в центре ледяного Ленинграда...

Хмельные вагоны на рельсах шатались.
И Курск, и Орел позади уж остались…
И вечер окрашен был ультрамарином,
Когда я увидел в окне Украину.

Маленькие человечки,
Загорелые, как грачи,
С утра пропадали на речке,
Бегали на бахчи.

Как многим, довелось и мне
Побыть солдатом на войне.
Вели дороги, тропы
От Волги вглубь Европы.

В подлом, бессовестном бою –
– Сдаешься? – Не сдаюсь! –
– Сдаешься? – Не сдаюсь!
Не охнув

Сумрачно в Трептов-парке,
Утренняя тишина…
В немецких венках неярких
Русские имена.

В некотором царстве в тридевятом сорок пятом...
Здесь бомба упала – во всех домах вылетели стёкла
У хирурга смягчились и потеплели глаза
Какая она путаная эта Венеция – искать тут

Их в море ручьи не смывают,
Они тяжелы для весны.
И сосны в лесу засыхают
От ржавых осколков войны.

Спешил во мгле под зимним небом.
Вокруг – немая глушь и снег.
Три года ровно дома не был,
А показалось – целый век.

Зло рисовалось мне по сказкам.
Затем наказанный злодей
Запоминался тёмной краской
И был похожим на людей

У чёрного леса, в лощине,
Где летом по пояс трава,
В соседстве с моей на Псковщине
Живёт деревушка Москва.

Собирать винтовочные гильзы
На полях непаханой земли
Я ходил в ботинках по ленд-лизу*,
И они отчаянно текли.

Уходили на фронт музыканты…
Был ноябрь сорок первого года.
А в тридцатых гремели фокстроты
В санатории возле Синюхи*.

Вагонная дверь открывается туго,
Как будто разбухла. И дождичек льет.
В мозгу словно вспышка – здесь родина друга.
Я даже споткнулся: а вдруг подойдет?