Каганец бензиновый неярко
Желтый свет бросает по стенам.
Улыбаясь, девушка-мадьярка
Свой бокал протягивает нам.

Опять меня тревожат журавли.
И к непогоде остро ноют раны.
Опять не спится: вижу, как мы шли,
Псковщины полонённой партизаны.

Статья в газете о фронте.
Госпиталь – в бывшей школе.
Осинник, росою тронутый.
Ягода за щекою.

В магазине лежит.
И раскиданы руки.
А из сумки бежит
Молоко, что для внука.

С войны в земле лежал солдат,
На дне заросшего окопа,
Сжимая ржавый автомат.
Он лишь сегодня был откопан.

Тех первых нет – мы все теперь вторые
из поколенья, опаленного войной.
И случай, может быть, тому виной,
что хоть в рубцах, но все-таки живые.

Разведку размыло в тумане дебелом.
И взвод провалился в туман, как в трясину.
Я снова ощупал локтём парабеллум,
Который отдать пожалел Константину.

Путь-дорожка фронтовая,
Остановка невзначай.
Ты меня, моя родная,
Среди прочих отличай.

Снегири на улице свистят.
Грудки оперённые красны.
В тальниках, как яблоки, блестят
Маленькие вестники весны!

Всё то, что в нас впиталось с колыбели,
Неужто память выветрит из нас?
Вчера я слышал, ветераны пели:
«Артиллеристы, Сталин дал приказ…»

С надрывом, словно сигнал тревоги,
Завыл в порту судовой гудок…
И в памяти снова – дороги, дороги,
Тревожный прифронтовой городок.

Нас в августе к службе призвали.
Винтовка, шинель, вещмешок.
Прощальную грусть на вокзале
Развеивал рыжий Витёк.

Мы двое суток лежали в снегу.
Никто не сказал: «Замерз, не могу».
Видели мы – и вскипала кровь –
Немцы сидели у жарких костров.

Почему я плачу в День Победы,
почему бывает горько мне? –
не терял я ни отца, ни деда,
никого из близких на войне...

Майский лес, объятый тишиной,
Сосны, опалённые войной.
Здесь вчера ещё гремел жестокий бой:
Взрывы бомб, снарядов дикий вой.