Опять отъезд на фронт, и снова
Я рву бумаги и дела.
И снова в роскоши пуховой
Метель над городом бела.

Отец дошёл до Кёнигсберга*.
Пал Кёнигсберг.
Была жестокой перестрелка
И колок снег.

Я рождён под созвездием Рака –
«Интернационалом» воспет,
Я рождён под созвездием краха
довоенной надежды на Свет.

Есть в белорусской пуще полустанок…
В густой листве по веснам тонет он,
Здесь партизаны как-то спозаранок
Фашистский захватили эшелон,

Ни тропки, известной одним партизанам.
Ни парты в десятом – вчерашней, своей.
Ни солнца – без солнышка тоже нельзя нам!
Ни имени, матерью данного ей.

Страшноватый, кривоватый, он ходил: «Точу ножи!»
Голос тихий, как из ваты, как из каменной души.
Мы дразнили инвалида, рожи корчили вдали,
И швырял он, злясь для вида, мёрзлые комки земли.

Войну мы помним по движенью ночи,
По вкусу слез, по трепету листов,
По черным пепелищам у обочин,
По запаху раздавленных цветов.

Юнец зелёный, чин мужчины
Добыл я вскоре на войне:
Впервые не девчонка – мина
Поцеловала щёку мне.

Так в древние бывало времена –
Заплачет беззащитная жена:
«Мужчина! Муж! Лишь в доблести твоей –
Спасенье жизни – нашей и детей!»

Как будем жить? Какие песни петь?
Кого забудем и кого полюбим?
На мир придётся заново смотреть,
Ведь мы теперь совсем другие люди.

«Убей, – в плакате было, – немца!»
Да, немца. Коротко и прямо.
Здесь ненависть имела место.
И ненависть имела право.

Она каким-то чудом сохранилась,
Сменив со мною не одно жильё.
…Не позабыть, как сердце жарко билось,
Когда впервые увидал её.

Всю ночь в тайге буянили метели,
К востоку тяжко пробивая путь,
В снегу завязли стрельчатые ели,
До сорока к утру упала ртуть.

Ещё плывут над нами тучи,
И смертный бой ещё идёт,
И можно со звездой падучей
Подбитый спутать самолёт.

То утро поднялось в горячей крови и в огне,
И враг перешел рубежи на тяжелой броне.
И голос Отчизны на битву, на подвиг призвал.
И громом железным откликнулся тотчас Урал: