Снегопад лохматой лапой
Прошуршал, весной гоним…
Я во сне кричала: «Папа!..» –
И бежала я за ним.

Мой батя умер в октябре,
Когда в Крыму тепло и сухо,
Когда по крыше глухо-глухо
Стучали груши на заре.

Я не видел тебя – и втрое,
Втрое горше потом это выстрадал.
Но возможность узнать героя
Мне твой громкий предсмертный выстрел дал.

Солдату дорог чуткий сон,
Смежающий глаза,
Когда окрасит небосклон
Рассвета бирюза

Отец белил и напевал:
«…Эй, баргузин, пошевеливай вал…»*
А мама ушла в магазин.
А я в этой песне не понимал,
кто такой Баргузин...

Сыновним чувством схваченный в кольцо,
Смотрю, как дождик трудится над пашней.
Какое было у отца лицо
В атаке той последней рукопашной?

«Выручай, Наташа, больше некому,
Запрягай быков, вези воды,
Сколько нас в селе, и все калеки мы,
Пожалей коровьи животы…»

Валились лошади без силы,
И снег их трупы заносил,
Барахтались автомобили,
Буксуя из последних сил,

Еще
былая канонада,
как дальний гром,
в ушах гудит,

А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу –
Никуда от печали не деться,
И хотел бы – вовек не смогу.

Ты зажги мне свечу в день моих именин.
Я ни жив и ни мёртв, в небе птицей летая,
где прощальным салютом из вражеских мин
встретил мой самолёт день девятого мая.

Впервые – не видеть бы вечно! –
Я видел, как плыли тела,
И кровью тогда человечьей
Большая река зацвела.

Под живым разноцветным сияньем,
Сшитым нитями сонных лучей,
Мой отец по колено в тумане
Ждал атаки средь белых ночей.

Шагает, чуждой силой движим,
Как в дни тревоги фронтовой,
Майор в мундире тёмно-рыжем
Туда-сюда, как часовой.

Не ради холодной славы,
Не ради горячей страсти,
Не ради звонкой валюты,
Дающей тепло и покой