Я не пишу о войне:
Трудно писать о войне.
А уж кому, как не мне,
Строчку не бросить на круг?

Опять, свою долю кляня,
На малые сетуешь беды…
Ты в жизни
Счастливей меня,
Родившийся после Победы.

Полукруглая, стальная,
С тонким звоном серебра,
Вот она, моя родная,
Дорогая, как сестра.

Вас осталось на земле немного,
Словно после шквального огня.
Признаю́сь пред вами, как пред Богом,
Вы ещё дороже для меня.

Жила в пилотке у меня домашняя игла.
Ее под сорок третий год наследовать пришлось,
И очень, смею доложить, она мне помогла,
Поскольку, ей благодаря, легко мне зажилось.

Недоступен лик и светел,
Взгляд – в далеком далеке.
Что ей версты, что ей ветер
На бескрайнем большаке!

Волнуется море,
Штормит на просторе.
И где-то земля за чертой.
Берёзы по росту...

Мы по Ладоге ехали ночь напролёт.
Справа лопался лёд, слева рушился лёд,
Помню вспышку и свист, помню снега ожог,
Чью-то руку и голос: «Не бойся, дружок».

В нашем третьем «б» послевоенном,
На «камчатке», у окна во двор,
Возвышались Тимофей с Матвеем –
Локоть к локтю и к вихру вихор.

Ну и клоунада – нету сил!
Стал я обезьяной дрессированной,
Чтоб эрзац-подштанники носил
Из бумаги мелкогофрированной.

Это я был на бронеплощадке –
Долговязый, робкий, молодой?..
Немцы клали в шахматном порядке
Мины – неминуемой бедой.

Без вести пропавший,
Занесённый в смерть,
Шёл на голос пашен,
Доедая снедь.

Я сижу с извечной папиросой,
Над бумагой голову склоня,
А отец вздохнет, посмотрит косо –
Мой отец боится за меня.

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.

Он выпустил в небо свою голубиную стаю.
Он лихо свистит и хохочет, от радости пьян.
Совсем как мальчишка, он машет рукой, а другая –
Обрубком в пустом рукаве, что заправлен в карман.